О, Иерусалим! - [50]

Теперь он подробно изложил в Совете Безопасности решение американского правительства отложить раздел Палестины на неопределённый срок. Совет Безопасности слушал, затаив дыхание. Американские сионисты на галерее для посетителей были готовы разрыдаться. Среди арабских делегатов, когда они сообразили, что к чему, началось бурное ликование. Сионисты восприняли поведение Америки как предательство. Бен-Гурион в ярости назвал речь Остина «капитуляцией» и обещал, что еврейский народ, когда настанет время, провозгласит Еврейское государство невзирая на то, поддержит его Америка или нет.

Однако нигде речь Остина не вызвала более гневной реакции, чем в Белом доме. Трумэн был вне себя от ярости. Одобрив в принципе меморандум об опеке, президент дал понять, что оставляет за собой право решить, когда именно и в какой форме этот меморандум будет предан гласности. Поэтому он и не торопился сообщать Государственному департаменту о своих последних соображениях насчёт Палестины, возникших после встречи с Вейцманом, и о том, что США будут стоять за раздел. По мнению Трумэна, речь Остина в Совете Безопасности была попыткой противников раздела навязать президенту свою политику, поставив его перед совершившимся фактом. В известной степени так оно и было. Президент не мог открыто отмежеваться от речи Остина. Один крутой поворот в политике США уже поколебал доверие к правительству Трумэна. Другой подобный поворот окончательно подорвал бы это доверие.

Некоторое время Трумэн должен был на словах поддерживать план опеки. Однако он дал понять своим приближённым, каковы его истинные взгляды и насколько он возмущён. На другой день после речи Остина, в одиннадцать часов утра, он приказал посетившему его судье Сэмюэлю Розенману:

— Отыщите Хаима Вейцмана, где бы он ни был! Скажите ему, что я не отказываюсь ни от одного сказанного мною слова. Я обещал ему, что мы отстоим план раздела, и так оно и будет!

Кларку Клиффорду, советнику Белого дома, было поручено провести расследование: как и почему речь была произнесена без ведома президента. Маршалл и его заместитель Роберт Ловетт получили взыскания. А автору текста речи, произнесённой Остином, была предоставлена возможность совершить увлекательное путешествие: президентским указом Лой Гендерсон был вскоре назначен на специально для этого созданный пост американского посланника в Катманду.

17. Автоколонна не придёт

Гарун Бен-Джаззи вглядывался в предутреннюю тьму, прислушиваясь к звукам, доносившимся из той самой долины, где месяц назад он бродил со своими взятыми напрокат овцами.

Это был низкий непрерывный гул моторов. Много часов Бен-Джаззи и его спутники дрожали от холода в ночном дозоре, ожидая этих звуков. Радиограмма, переданная по рации, спрятанной в Хульде (пункте, где формировались еврейские транспорты), сообщала, что сегодня евреи попытаются большой автоколонной прорваться через Баб-эль-Вад в Иерусалим.

Бен-Джаззи был готов их встретить. Над перегородившей дорогу баррикадой, сложенной из валунов и брёвен, на горных склонах сидели в засаде триста человек. Некоторые из них притаились в каких-нибудь пяти метрах от обочины, готовые в любую минуту выскочить и забросать головные машины гранатами, если заложенные на дороге мины не остановят автоколонну. По обеим сторонам шоссе были установлены пулемёты, направленные на баррикаду.

Лейтенант Моше Рашкес, ехавший в «сэндвиче» во главе колонны, поглядывал на тёмные силуэты машин, двигавшихся сзади. Грузовиков было сорок; они растянулись по шоссе почти на целый километр. В кузовах этих грузовиков были сложены сотни мешков муки, тысячи банок с мясом, сардинами, маргарином; одна из машин была нагружена апельсинами, которых иерусалимцы не видели уже несколько недель. Ста тысячам иерусалимских евреев автоколонна лейтенанта Рашкеса везла нечто большее, чем пропитание, — она везла утешение и надежду: благополучное прибытие автоколонны было бы доказательством того, что дорога жизни, ведущая от моря, ещё в руках евреев и она будет обеспечивать город всем необходимым для того, чтобы выжить. Первой машиной автоколонны, которую увидел Бен-Джаззи, был броневик Рашкеса: он медленно двигался вперёд. До водонапорной башни, отмечавшей въезд в Баб-эль-Вад, оставалось меньше километра.

Обойдя «сэндвич», вперёд двинулся тяжёлый бульдозер, который должен был сокрушить баррикаду или проделать в ней пролом.

Сидя в своём «сэндвиче», Рашкес услышал сначала выстрелы, затем глухой взрыв: бульдозер наскочил на мину. В этот момент в рации Рашкеса прозвучал голос командира автоколонны, рапортовавшего в Хульду:

— Мы окружены, но продолжаем двигаться.

Машины были теперь так близко от Бен-Джаззи, что он видел, как сквозь щель в бронированной обшивке головного «сэндвича» высунулось дуло пулемёта. Бен-Джаззи издал громкий свист: это был сигнал его людям, спрятавшимся подле дороги, забросать машины гранатами.

Сидевшие внутри машин вынуждены были закрыть окна. В машинах становилось нестерпимо жарко. Звуки пуль, лязгающих по бронированной обшивке, слились в сплошной грохот. Через пулемётную щель Рашкес пытался разглядеть атакующих, но видел лишь валуны да густой сосновый лес над дорогой.