О, Иерусалим! - [44]

Однако был ещё один момент, о котором Бен-Гурион совершенно не подумал: Шалтиэлю в жизни не доводилось командовать подразделением больше взвода.

Первую битву в Иерусалиме Давиду Шалтиэлю пришлось вести не с ополченцами Абдула Кадера, а с бюрократами из Еврейского агентства. Штаб его предшественника Исраэля Амира располагался в двух небольших комнатах в подвале Агентства, и командовал Амир своими людьми самым неформальным образом.

Шалтиэль требовал как минимум десять комнат. «В нынешние трудные времена, — писал ему служащий Еврейского агентства, — нельзя разрушать наши административные порядки. В отношении комнат ничего не может быть сделано без решения соответствующей комиссии». Тогда Шалтиэль попросту «реквизировал» нужное ему помещение. Затем он установил строгую субординацию среди своих подчинённых и определил функции каждого штабиста. Все приказы должны были записываться. Шалтиэль ввёл военную форму с чёткими знаками различия и настоял на том, чтобы офицеры и солдаты отдавали честь.

Не прошло и недели после приезда Шалтиэля в Иерусалим, как произошёл первый трагический инцидент. Старший сержант шотландского пехотного полка арестовал четырёх бойцов Ҳаганы, вступивших в перестрелку с арабами. Через час арестованные были переданы в руки арабов. Одному из этих четырёх повезло: кто-то из толпы уложил его наповал выстрелом из пистолета. Остальных раздели, кастрировали и изрубили на куски.

В ярости Шалтиэль выпустил воззвание, начинавшееся словами:

«Англичане хладнокровно убили четырёх евреев». Он отдал приказ: «Отныне каждый боец Ҳаганы в Иерусалиме в случае попытки ареста или обыска его британскими военнослужащими обязан оказывать вооружённое сопротивление».

На следующий день Шалтиэль созвал офицеров на совещание. Он напомнил им, что Иерусалим построен из камня — камня, который арабы называют «миззи иегуди» — «камень еврея».

— Мы будем твёрды, как этот камень! — поклялся он.

Первые же преобразования, осуществлённые Шалтиэлем, и его строгость пробудили в бойцах новое для них ощущение ясности цели.

— Впервые, — вспоминал один молодой офицер, — у нас появился командир, который знал, что нам нужно делать.

При всей своей видимой решительности Шалтиэль был, однако, глубоко озабочен сложившимся положением. Первое, о чем он попросил своих начальников в Тель-Авиве, это прислать три тысячи тёплых свитеров. Бойцы Ҳаганы в Иерусалиме были так скверно одеты, что некоторые из них, стоя на часах в холодные иерусалимские ночи, заболели воспалением лёгких. Не хватало всего на свете: оружия, боеприпасов, людей, пищи — всего, кроме врагов, которые всё прибывали и прибывали в город.

— Похоже, что Иерусалим, — с горькой усмешкой признался Шалтиэль другу, — станет нашим Сталинградом в миниатюре.

14. Вспышка белого пламени

В памяти Давида Ривлина, как и сотен других евреев Иерусалима, навсегда останется субботний вечер 21 февраля 1948 года на улице Бен-Йеҳуды. Проводы субботы на улице Бен-Йеҳуды стали одной из наиболее бережно хранимых традиций. В шаббат магазины оставались закрытыми, улицы пустыми, и весь город чтил святость заповеданного Богом дня отдохновения.

Однако с заходом солнца город снова оживал. Загорались огни, вспыхивали рекламы кинотеатров, открывались двери ресторанов, и иерусалимцы сотнями устремлялись в центр города, чтобы весёлой, говорливой толпой бродить по улице Бен-Йеҳуды, от одного кафе до другого.

В этот субботний вечер на улице Бен-Йеҳуды было оживлённей, чем обычно. Люди праздновали несколько дней покоя, выпавших на их долю. Казалось, что и погода старалась быть под стать настроению иерусалимцев. Стоял приятный зимний вечер, на небе сверкали звёзды, недели пронизывающего холода сменились мягким теплом. Давид Ривлин решил провести вечер в кафе «Атара». Там он встретил одного из своих ближайших друзей — Авраама Дориона. Их связывали особые узы. Ривлин, палестинец в седьмом поколении, женился на сестре Дориона; из всей семьи только она и Авраам избежали гитлеровских газовых камер. Благодаря этому браку девушка смогла получить иммиграционную визу на въезд в Палестину.

Узнав, что рано утром Дориону предстоит отправляться с автоколонной в Тель-Авив, Ривлин предложил другу переночевать у него: свободная кровать найдётся, а квартира его здесь рядом, в двух шагах от Бен-Йеҳуды. Дорион с радостью согласился: не придётся возвращаться в отель, дорога туда небезопасна. Дорион ушёл из кафе рано, чтобы как следует выспаться. Ривлин просидел за столиком до самого закрытия. Возвращаясь домой, он поглядывал на тёмное, усыпанное звёздами небо и наслаждался спокойствием ночи.

«Какое это блаженство, — думал он, — провести на улице Бен-Йеҳуды субботний вечер, не омрачённый звуками пальбы или взрывов».

С трудом открыв слипающиеся глаза, Авраам Дорион нащупал дорогу в ванную комнату и ополоснул лицо холодной водой. Всё ещё полусонный, он взглянул в висевшее перед ним зеркало. В зеркале отражалось волевое лицо с крупным носом и печальными, задумчивыми глазами, глазами, в которых оставили свой след перенесённые несчастья. Внешность Дориона должна была помочь осуществлению его мечты. Авраам отчаянно хотел стать актёром.