О, Иерусалим! - [35]

Первоначально Абдул Кадер хотел остановить движение еврейских автоколонн, воздвигнув на Иерусалимской дороге более или менее постоянное заграждение, которое можно было бы защищать небольшими силами. Однако по двум причинам он отказался от этого плана: во-первых, он рассудил, что англичане заставят его снять заграждение; во-вторых, он хотел привлечь к борьбе феллахов из окрестных арабских деревень. Поэтому он решил организовать нападения на отдельные проходящие по дороге автоколонны, позволяя тем, кто будет участвовать в атаке, принимать участие также и в дележе добычи. Хорошо зная психологию своих людей, Абдул Кадер понимал, что каждая успешная операция привлечёт новых добровольцев из близлежащих селений, которые станут неисчерпаемым источником людских резервов.

Воспользовавшись сведениями Гаруна Бен-Джаззи, Абдул Кадер начал свою кампанию. Первую атаку он возглавил лично. В развевающейся кефие он помчался во главе отряда к еврейской автоколонне, размахивая винтовкой в такт воинственным крикам своих бойцов. Плохо организованные поначалу, атаки начали приобретать более упорядоченный и систематический характер.

Одна группа арабов, сидевшая в засаде у въезда в ущелье Баб-эль-Вад, выходила на дорогу сразу же после прохода автоколонны и на скорую руку возводила заграждение, чтобы отрезать машинам путь к отступлению. Другое заграждение воздвигалось выше по дороге. Как и предвидел Абдул Кадер, узнав, что еврейская автоколонна попала в ловушку, сотни арабов из окрестных деревень тут же с воплями мчались к месту боя. Пока люди Абдула Кадера Хусейни охраняли заграждение, феллахи, почуяв запах добычи, набрасывались, как саранча, на грузовики. Вскоре Абдул Кадер создал достаточно эффективную разведывательную службу. Неподалёку от кибуца Хульда, где формировались еврейские автоколонны, была спрятана рация, у которой постоянно дежурил арабский радист. В Хульде действовала небольшая группа дозорных — старый пастух с обветренным лицом, чумазый мальчишка и женщина в чёрной одежде. Они бежали к радиопередатчику и сообщали дежурному сведения о времени отправления автоколонн, их численности, грузе и количестве охраны. Эти сведения передавались по радио в штаб Абдула Кадера, а оттуда — Гаруну Бен-Джаззи, который в небольшой пещере над Иерусалимской дорогой тоже спрятал миниатюрную рацию.

Для евреев каждая поездка с побережья в Иерусалим была тяжелейшим испытанием, жестокой, отчаянной схваткой.

Провезти ещё один груз товаров и продовольствия мимо засад Абдула Кадера становилось всё сложнее, ущерб делался всё значительнее. Жизнь ста тысяч иерусалимских евреев зависела от того, сумеет ли Ҳагана и дальше доставлять в город по тридцать грузовиков в день. Тридцать грузовиков в день!

Однако по мере того, как Абдул Кадер усиливал свои атаки, всё меньшему количеству машин удавалось прорваться к Иерусалиму. Всю эту страшную зиму существование евреев Иерусалима зависело от горстки юношей и девушек из Пальмаха.

Пальмаховцев, охранявших автоколонны на Иерусалимской дороге, прозвали «фурманами»[4], ибо все грузы адресовывались мифическому господину Фурману, комната № 16 в здании Еврейского агентства. «Фурманы» охраняли автоколонны в самодельных броневиках автомобилях, которые называли «сэндвичами», — по шесть на каждую колонну; опознавательным знаком на их гимнастёрках было изображение такого «сэндвича» с парой крыльев. По существу, все они были ещё детьми.

В эту странную и страшную зиму мать Йеҳуды Лаша каждый день вставала в четыре часа утра. Она торопилась успеть приготовить сыну завтрак, прежде чем он уйдёт из своего иерусалимского дома, чтобы ещё раз рискнуть жизнью в сражениях с налётчиками Абдула Кадера. Йеҳуда Лаш был командиром конвоя. Ему только что исполнилось двадцать лет.

На всю жизнь он запомнил, как мать провожала его по утрам до дверей.

Проходили недели, и по дороге от Баб-эль-Вада и выше скапливалось всё больше обугленных и искорёженных машин, сожжённых бутылками с горючей смесью, развороченных минами, — машин, с которых было содрано всё, что удалось содрать.

Эти голые металлические скелеты были постоянным напоминанием о том, какую цену платит Ҳагана за снабжение Иерусалима. А «фурманам», которые проезжали здесь дважды в день, каждый из этих почерневших остовов напоминал о боевых товарищах, чья юность закончилась в ущелье Баб-эль-Вад.

По обеим сторонам дороги лежат наши мёртвые…

Железный скелет недвижен, как мой друг.

Баб-эль-Вад!

Запомни наши имена навеки,

Баб-эль-Вад на пути в Иерусалим.

Так писал один из «фурманов», поэт.

Казалось, Абдул Кадер Хусейни достиг своей цели. Через три года после окончания Второй мировой войны город — символ мира — страдал от нехватки продуктов, от карточной системы, затемнений — словом, всего того, о чем Европа уже начала забывать. Нужно было заставить иерусалимских евреев выстоять в этих трудных условиях. Еврейское агентство возложило эту нелёгкую задачу на своего юрисконсульта Дова Йосефа.

Это был удачный выбор. Ещё в детстве, которое прошло в Монреале, Дов Йосеф полюбил Иерусалим. Пока его сверстники играли в снежки, он ходил в еврейскую школу. Сидя в классе, он часами смотрел на рисунок, изображавший Храм в период расцвета Еврейского царства. Впервые он увидел город своей мечты в 1919 году, когда стал сержантом Еврейского легиона.