О, Иерусалим! - [22]

Над всей дискуссией незримо витала тень мягкоголосого рыжебородого человека, давно уже игравшего одну из главных ролей в палестинской трагедии, — Хадж Амина Хусейни. Он устроил свой штаб на окраине Каира и оттуда пристально следил за ходом конференции. Все арабские лидеры, собравшиеся на улице Каср-эль-Нил, в глубокой тайне поодиночке посетили муфтия в его укромном убежище. Он принимал их под огромной фотографией Иерусалима и пытался склонить к тому решению, которое устраивало его самого. Хадж Амин вовсе не хотел, чтобы в Палестину вторглись арабские армии. Он понимал, что армии приходят, чтобы захватить власть, а у него не было ни малейшего намерения делиться с кем бы то ни было своей властью в Палестине; и в последнюю очередь он согласился бы видеть в Палестине своих соперников, командовавших армиями Ирака и Трансиордании.

Цель муфтия заключалась в том, чтобы создать свою собственную армию, которая могла бы разбить евреев без помощи извне.

Решение, принятое Арабской лигой, вполне устраивало муфтия.

Теперь оставалось получить контроль над всеми деньгами и добровольцами, обещанными ему Арабской лигой, и поставить войска под своё командование. Чтобы доказать обоснованность своих претензий на руководство страной, он немедленно послал в Палестину в качестве главнокомандующего своего двоюродного брата Абдула Кадера Хусейни, по прозвищу Абу Муса.

Прирождённый вождь и организатор, Абдул Кадер уже доказал свои способности в 1936 году во время так называемою «арабского бунта». Популярность его среди палестинских арабов была, пожалуй, не меньшей, чем популярность самого муфтия. Через несколько дней Хадж Амин покинул Каир с твёрдым намерением выполнить клятву, впервые произнесённую одним из его приверженцев и ставшую основным лозунгом муфтия — «сбросить евреев в море».

Комнату освещали две свечи, стоявшие по краям простого деревянного стола. За столом сидел Давид Бен-Гурион; его седые, торчащие во все стороны вихры блестели в неярком мерцании огня. Перед Бен-Гурионом сидело несколько человек, но никакие толпы любопытных не окружали здание еврейской средней школы в окрестностях Иерусалима, куда шли люди — один за другим незаметно проскользнули под покровом ночной темноты. Это были командиры иерусалимских отрядов Ҳаганы.

Бен-Гурион созвал их на совещание, поскольку был убеждён, что именно здесь, в Иерусалиме, в ближайшие месяцы придётся вести самую тяжёлую борьбу. Оторванный от остальных поселений, полностью зависящий от беспрерывного снабжения по крайне уязвимой дороге, Иерусалим был ахиллесовой пятой ишува. Арабам достаточно было нанести один решительный удар по Иерусалиму, чтобы развеять все надежды Бен-Гуриона. Глядя на сидящих перед ним людей, Бен-Гурион мрачно сказал:

— Если арабам удастся блокировать Иерусалим и отрезать его от ишува, то нам крышка; еврейское государство погибнет, ещё не успев родиться.

После этого невесёлого вступления Бен-Гурион заговорил о более широких аспектах борьбы. И его политический гений проявился в том, что уже в этот декабрьский вечер, когда лидеры арабских государств всё ещё препирались в египетской столице, вряд ли сознавая, к чему приведут их напыщенные речи, он уже предвидел дальнейшее развитие событий.

— Настало время, — сказал Бен-Гурион, — готовиться к войне против пяти арабских армий.

От его слов на собравшихся пахнуло студёным зимним ветром; некоторые недоверчиво усмехнулись.

— Неужели арабы Дженина собираются атаковать нас бронетанковыми частями? — спросил Элияху Арбель, бывший офицер чешской армии, а ныне офицер оперативного отдела иерусалимского округа Ҳаганы. Слова Бен-Гуриона показались ему абсурдными. «Бен-Гурион говорил о войне против пяти арабских государств, вспоминал Арбель впоследствии, — в те дни, когда англичане арестовывали нас за ношение пистолета».

Однако Бен-Гурион был уверен в том, что именно так оно и будет. Ему несвойственно было недооценивать противника.

Угроза совместного нападения пяти арабских государств была достаточно серьёзной.

Но если Бен-Гурион не склонен был недооценивать арабов, то он их и не переоценивал. Он знал, что арабы, опьянённые собственным бахвальством и высокопарными декларациями своих руководителей, в действительности готовы к жертвам больше на словах, чем на деле. Арабский экстремизм представлял собой смертельную опасность для евреев, но он же давал им редкостный шанс. Принятый ООН план раздела Палестины не мог удовлетворить Бен-Гуриона. Интернационализация Иерусалима была ударом в сердце как для Бен-Гуриона, так и для каждого еврея. Непомерно растянутые нелепые границы, намеченные для еврейского государства, с военной точки зрения были абсолютно неприемлемы.

Некоторые лидеры ишува настаивали на том, чтобы независимо от позиции арабов начать вооружённую борьбу. Бен-Гурион, как и большинство руководителей Еврейского агентства, был против подобного решения. Однако, если арабские государства собирались сами начать войну против евреев, ситуация совершенно менялась. В случае войны еврейское государство будет иметь не ту территорию, которую ему предназначала ООН, а ту, которую оно сумеет захватить и удержать в ходе военных действий.