О, этот вьюноша летучий! - [3]

– Маманя, чаю, – прошептал вьюноша, перед тем как потерять сознание.

Босая нога крутанула один из шести кранов. Пар, взрыв, кипяток! Идиллия за несколько мгновений разбросана по холму, и лишь продолжают свое странное движение непонятные колеса под навесом.

– Это все ваша, Четверкин, наследственная крамольная страсть к винтикам! – погрозил пристав отцу. – К винтикам, колесикам, веревочкам! И вот плоды!

И вот они – плоды: залепленный пластырями, забинтованный юноша лежит в постели. За открытым окном, за кисейными занавесками весенняя прозрачная ночь. Даль весенней ночи, и там, за купами деревьев, Россия, Европа и океан. Юноша не спит, проблескивают в сумерках его глаза.

Порыв ветра взметнул занавески, и юноша скользнул в окно. В свободном парении он летит над своей тихой родиной.

ТИТРЫ

Песня или музыкальная тема юности и полета

титры кончаются

Прозрачное, прохладное, пронзенное золотыми шпилями небо Санкт-Петербурга. Белая ночь. Тишина.

В пустоте появляется движущаяся точка, в безмолвии возникает стрекочущий звук.

В глубине кадра раздумчивый и отчужденный голос Поэта читает стихи:

Летун отпущен на свободу,

Качнув две лопасти свои.

Как чудище морское в воду.

Скользнул в воздушные струи…

Прямо на нас летит двуплан системы Фарман, немыслимая для современного глаза летательная конструкция из парусины и тонких металлических трубок.

Свесив ноги в желтых крагах, впереди на самом кончике сидит молодой пилот. За его спиной ненадежно вращается пропеллер.

О чем – машин немолчный скрежет?

Зачем пропеллер, воя, режет

Туман холодный и пустой?

………………………………………………..

Все ближе к нам подлетает двуплан. Теперь мы отчетливо видим усы пилота, его кожаную куртку, пуговицы и серебряные крылышки на его груди, клетчатое кепи. На лице пилота застыла насмешливая улыбка. Он не ответит на вопрос Поэта, потому что ему сейчас не до философии.

Аппарат закрыл собой весь экран, пролетел сквозь нас и теперь уже удаляется, вздрагивая под струями балтийского ветра.

– Увы, господа, авиация не станет всеобщим достоянием, – произносит вальяжный мужской голос.

Под хлопающими тентами на террасе аэроклуба стоит беллетрист-спортсмен Вышко-Вершковский. Он следит за удаляющимся аэропланом.

– Да почему же, почему, господин Вышко-Вершковский? – пылко возмущается, простирая к беллетристу руки, Юра Четверкин. Вот наш герой: волосы ежиком, беспокойные прозрачные глаза любопытны, розовые щечки, засаленный мундирчик реального училища.

– Наше поколение страдает головокружением на высоте! – резко отвечает Вышко-Вершковский и поворачивается. Усики, золотое пенсне, энергический подбородок. – Атлетизм, греко-римская борьба – вот путь нашего поколения.

– Не согласен! – восклицает Юрочка. – Лишь рожденный ползать летать не может!

Худой и строгий человек, сидя на барьере террасы, с волнением вглядывается вдаль.

– Валерьян начинает планирующий спуск…

– Господин Казаринов, – с уважительным достоинством обращается к нему юноша. – Позвольте представиться – Юрий Четверкин. Я всегда, Павел Павлович, преклонялся перед вашей теорией тянущего винта.

– В свою очередь, господин Четверкин, меня очень интересует ваша идея глубокого виража.

Изобретатель слегка поклонился Юре.

Вышко-Вершковский предложил сигары. Все закурили.

– Двупланы, однопланы… – задумчиво протянул беллетрист. – Уж не прообраз ли стальных птиц Апокалипсиса?

– Ох уж эти беллетристы! – с досадой восклицает Юра. – Да, если хотите, аэроплан – это орудие мира! Мистер Уайт подтвердит мою мысль.

– О, иес, сетенли!

На террасе появляется сухопарый англичанин Грехем Уайт.

– С аэроплана можно бросить взрывательный снаряд на любой дредноут. Война теряет смысл, – горячится Юра.

– Тре бьен, месье! Манифик! – С этими словами подбегает знаменитый француз Луи Блерио.

– Что вы скажете о нас, русских летчиках, месье Блерио? – с горделивой важностью спрашивает Юра Четверкин.

– Тре бьен! Манифик! – восклицает Блерио.

– Мой друг Валериан Брутень! – торжественно объявляет Юра.

На террасу с летного поля, снимая защитные очки, поднимается пилот в кожаной куртке и крагах. Молча, по-мужски, Валериан Брутень и Юра Четверкин обнимаются.

– Господа авиаторы! – послышался мелодичный голос.

Все обернулись к девушке, которая вышла из глубин аэроклуба. Она, как и Брутень, была затянута в пилотскую кожу, а в руке ее покачивались два цветка – белый и красный.

– Брутень и Четверкин, могли бы вы отважиться на трехсотверстный беспосадочный полет в отечественном аппарате со стосильным мотором «Гном»?

– Мы с Юрой, – отвечает Брутень, – давно уже выбросили из своего лексикона слово «могу» или «не могу» и заменили их словами…

– «Хочу» или «не хочу»! – подхватывает Юра.

– Позвольте, я запишу, – Вышко-Вершковский достает золоченое стило. – Философски это не-без-интерес-но.

– Пожалуйста, записывайте, – великодушно соглашаются Четверкин и Брутень.

Девушка-пилот, дивно улыбаясь, вручает авиаторам цветы: Брутеню – белый, Юре – красный.

Слышится голос:

– Господа авиаторы приглашаются для снятия фотографии.

И вот они расселись: «Группа участников Санкт-Петербургской международной выставки воздухоплавания и авиации»:

1. изобретатель летательных аппаратов П. П. Казаринов;