О еде: cтрого конфиденциально. Записки из кулинарного подполья - [52]

Еще я познакомился с одним дядькой за пятьдесят, ирландцем со стальными глазами. Он иногда «занимался прессой». Перед очередной крупной разборкой он вербовал завсегдатаев в баре, они отправлялись на какой-нибудь склад или в какую-нибудь типографию и всыпали там кому следовало. Один раз он пришел с совершенно изуродованной рукой — с выбитыми костяшками пальцев и порвавшей кожу костью.

— Слушай, парень, — сказал я, — тебе надо с этим в больницу!

Он только усмехнулся, заказал выпивку для всех, дюжину устриц и еще креветок. Ушел он только перед самым закрытием, весь вечер пил и танцевал, размахивая окровавленной рукой, как трофеем. Его дружок Джеймс, который ходил в той же куртке, что и пятнадцать лет назад во Вьетнаме, любил околачиваться у меня в баре и травить байки. Джеймс был знаменитостью в Уэст-Виллидж — никто ни разу не видел, чтобы он заплатил за свою выпивку. Он жил за счет чужой щедрости, а ежемесячная пенсия позволяла ему платить за отгороженный занавеской угол в подвале, который он называл своим домом. Джеймс ходил с таинственным плоским чемоданчиком из нержавеющей стали и намекал на то, что в нем «ядерные коды» — неограниченная власть над миром. Я подозревал, что там лежало несколько потрепанных экземпляров «Пентхауса» и, может быть, чистые носки, — но, понюхав Джеймса, насчет носков я засомневался. Он был способный, симпатичный, явно образованный парень из семьи военных. Его давно отказывались обслуживать в половине баров в Виллидж, но у нас с ним мирились, пока терпели посетители. Я восхищался его выносливостью и живучестью. Разумеется, Джеймс ничего никогда не рассчитывал — просто инстинктивно делал все необходимое, чтобы выжить.

В какой-то момент мне показалось, что я становлюсь таким же, как он, и это мне не понравилось. Ну ладно, я не выпиваю за чужой счет и не выслушиваю пьяный бред в обмен на бесплатную выпивку. Да, у меня пока есть работа и жилье, и девушка, которая, кажется, еще любит меня. Но в остальном в моей жизни нет ничего хорошего. Живу я от зарплаты до зарплаты. Жилье у меня — темная, пыльная дыра, где с потолка сыплется штукатурка. Да, я теперь не являюсь на работу под кайфом, но по-прежнему постоянно озабочен тем, чтобы достать пусть не героин, но жизненно необходимые мне вещества. Какой из меня повар! Мое кулинарное образование, мои детские прозрения, касавшиеся пищи, впечатления и опыт, полученные в отрочестве во Франции, обучение в привилегированной школе и несколько лет в колледже никак не пригождаются мне за стойкой бара в ресторанчике, где готовят морепродукты.

Что-то должно было измениться. Я понимал, что надо собраться. Слишком долго меня носило на Летучем Голландце, слишком долго я не думал о будущем, просто переходил от ощущения к ощущению. Я понимал, что стал позором для семьи, а у друзей вызывал лишь разочарование, я и сам себе был противен, ни выпивка, ни наркотики больше не могли заглушить этого чувства. Теперь мне не хотелось даже брать трубку, когда звонил телефон. Жалобы на автоответчике, что меня никогда не застать, вызывали во мне только раздражение. Если звонили с хорошими новостями, я завидовал; если с плохими, то я уж точно не мог помочь. Что я ни скажи окружающим, получилось бы некстати. Открывая раковины устриц и смешивая коктейли, я начал понимать, что сижу в глубокой темной дыре и что действительно пора оттуда выбираться.

Что я знаю о мясе

Вот один эпизод из моих скитаний по пустыне.

Дела шли плохо. На дворе был август, а рождественская елка все еще лежала бурой грудой мертвых иголок в моей темной, практически не используемой гостиной. Мне стыдно было нести ее на помойку — не хотелось, чтобы соседи видели, как низко я пал. В конце концов мы с моей подругой предприняли поистине героическую попытку избавиться от этого позора — расчленили елку, как мертвое тело, сложили ее части в пластиковые пакеты, под покровом ночи спустились на несколько лестничных пролетов и оставили пакеты под дверью знакомого наркодилера. Пусть расхлебывает — решили мы.

Я утвердился в статусе безработного. В ответ на рассылаемые резюме — приглашали на собеседования с такими явными болванами, что даже меня, стреляного воробья, воротило от перспективы работать с ними. Например, один парень намеревался открыть ресторан под Марлу Мэйплз; Марла Мэйплз пела бы наверху, в коктейльном зале, привлекая толпы состоятельных гурманов. Когда я пришел на собеседование, консультант по фэн-шуй прокладывал вокруг строившегося ресторана специальную канавку, без которой было ну никак нельзя. Я сразу понял, что не подхожу им, и намеренно завалил интервью.

Один известный нью-йоркский ресторатор пригласил меня на собеседование по задуманному им грандиозному преобразованию гротескового и монструозного ширпотреба в прекрасное французское бистро. Я согласился на эту работу не глядя, положившись на его репутацию, а также прельстившись щедрой оплатой и перспективой готовить изысканную французскую еду, в которой он и сам, по правде говоря, очень плохо разбирался. Но продержался я там всего один вечер. Вопящие дети толклись около диспетчера, выстраивались в очередь за коробками с ланчем, мишками-гумми, майками и кожаными куртками по оптовым ценам. Официанты с микрофонами подначивали клиентов: «Ну-ка назовите эту телевизионную программу!», а из динамиков величиной с «фольксваген» несся саундтрек из «Зеленых просторов». Еда была такая, какой можно ожидать, летя туристическим классом в Уганду: бургеры со сваренными в пакете овощами, кусочки бекона, грязноватые на вид ломтики мяса, сперва недожаренные, а после оставленные «дозревать» в жиру в паровой камере. Все это надрывало сердце, и к концу вечера я нацарапал записку владельцу, что-то вроде: «И десяти минут больше не выдержу в этой заднице! Мне все равно, что вы намерены превратить это безобразие в „Лютецию“ — оно слишком ужасно СЕЙЧАС».