О чем знает ветер - [24]

– А ведь я ему не велел к тебе ходить, – вздохнул Томас Смит. – Впрочем, на его месте ни один ребенок не выдержал бы.

– Оэн совершенно такой, как я себе представляла.

Эту фразу я произнесла тихо и вкрадчиво, вдобавок попыталась сымитировать дедушкин ирландский акцент, воссоздать чудесное, слух ласкающее «мр-р-р». Раньше мне это удавалось. Перед лицом Томаса Смита – не удалось. Еще не договорив, я вздрогнула от фальши в собственном голосе. Нет, слова были правдивы – Оэн-ребенок действительно производил прекрасное впечатление, только он не доводился мне сыном, и вообще, я находилась в плену галлюцинаций.

В следующий раз я очнулась с головой куда более ясной. Лиловые оттенки уже не доминировали в комнате – возможно, потому, что пламя в камине теперь было не единственным источником света. Ибо свет сочился из окон. Одного я не могла понять, утренний он или вечерний. Ночь миновала, но странный сон продолжался.

Рыжеволосый мальчик с именем моего деда исчез, а боль никуда не делась. Она стала даже интенсивнее. И мужчина, чопорный доктор, тоже присутствовал в моем затянувшемся сне. Он спал – в кресле, в неловкой позе, будто отключился от усталости, карауля меня. Я изучала его лицо на фотографии и вот теперь решила повторить опыт – это же безобидно, раз я всё равно галлюцинирую? Короче, вот он, словесный портрет. Сразу оговорюсь: при естественном освещении Томас Смит не сильно отличался от себя на черно-белом фото. Темные блестящие волосы, правда, были подлиннее – спадали на глубоко посаженные глаза. Я уже знала, что их цвет – серо-голубой, лишь на полтона ярче, чем озерный туман. Губы чуть приоткрылись, избавив лицо от напряженности, которую оно хранило во время бодрствования. Оказалось, что рот у Томаса Смита мягкий, но мягкость не противоречит квадратной нижней челюсти, а словно бы сглаживает впечатление и от нее, и от впалых щек с резко очерченными скулами.

Одет Томас Смит был почти по-стариковски: брюки с сильно завышенной талией, плотный жилет, сорочка без воротничка, застегнутая на все пуговицы, до впадинки на худой шее. Рукава были закатаны, черные ботинки туго зашнурованы: разбуди Томаса Смита – он вскочит и помчится к больному, ни секунды не потеряв на приведение себя в пристойный вид. По расположению плеч и головы я поняла: Томас Смит немного угловат. Рука его свешивалась перпендикулярно полу, узкое, но сильное запястье выпросталось из манжеты. Я отметила изрядную длину тонких, аристократичных пальцев. В целом Томас Смит мог сойти за короля, вымотанного решающей битвой и уснувшего прямо на троне.

У меня во рту пересохло, а мочевой пузырь прямо-таки лопался. Сделав попытку повернуться на левый бок, я часто задышала от острой боли.

Томас Смит живо очнулся. Голос его был хрипловатым спросонья, однако по-прежнему мурчащим:

– Энн, не вертись! Швы разойдутся!

Скрипнуло кресло, послышались шаги. От резкого движения одеяло поползло с моей груди; к счастью, я успела прихватить его, прижать подбородком. Куда моя одежда подевалась? Томас Смит, впрочем, уже стоял за моей обнаженной спиной, удерживая у моих губ чашку.

Я жадно отпила воды, благодарная, дрожащая крупной дрожью. Теплая, тяжеловатая ладонь легла мне меж лопаток.

– Энн, где ты пропадала всё это время?

Где я пропадала? Скажите лучше, где я СЕЙЧАС нахожусь!

Разумеется, вслух я произнесла совсем другое:

– Я не помню. – Получился свистящий шепот. Взглянуть на доктора, прочесть в его лице скептицизм я не рискнула. – Ничего не помню. Знаю только, что я… здесь.

– Вот как! И сколько ты намерена пробыть… гм… ЗДЕСЬ?

Тон был ледяной, у меня даже в груди всё похолодело и в кончиках пальцев будто иголочки закололи.

– Не знаю.

– Это они тебя ранили?

– Кто? – Мысленно я провыла слово «кто», на деле же вышел слабый выдох.

– Контрабандисты. Которые оружие распространяют. – Теперь шептал Томас. – Ты с ними была, да?

– Нет! – Я мотнула головой, и зря – комната и лицо доктора Смита поплыли перед глазами. – Мне нужно… в туалет.

– Куда? – Томас Смит возвысил голос.

– В уборную.

Ну правильно, если сейчас двадцать первый год, слово «туалет» еще не употребляют.

– Я тебя отнесу.

Он склонился надо мной, ловко подхватил под лопатки и под коленки, я же и не думала закидывать руку ему на плечо. Все мои усилия сосредоточились на том, чтобы оставаться укрытой. Я судорожно прижимала к груди одеяло.

Томас Смит, со мной на руках, вышел из спальни и двинулся узким коридором, в конце которого обнаружилась ванная комната, а в ней – унитаз старой модели, вмонтированный в стену на приличной высоте от пола. Седалище было идеально круглое, труба сделана из меди. На этот-то унитаз меня и усадили со всеми предосторожностями. Я успела отметить, что в помещении идеальная чистота, что умывальник-«тюльпан» и ванна на львиных лапах словно бы кичатся своей ослепительной белизной. Слава богу, меня не потащили в деревянный сортир на краю огородишка или не снабдили ночным горшком. Садиться на корточки в моем состоянии было бы просто немыслимо.

Томас вышел из ванной молча, явно уверенный, что я со своими делишками и сама справлюсь. Через несколько минут раздался деликатный стук в дверь. Я сказала: «Можно», Томас вошел, подхватил меня, и на миг мы с ним оба мелькнули в зеркале над умывальником. Я успела отметить напряжение лиц, скрещение взглядов. Также я отметила, что волосы мои в кошмарном состоянии: свалялись, сбились кучерявым комом на одну сторону; что под глазами залегли темные круги, отчего холодноватая зелень радужки кажется зловещей. Словом, выглядела я – краше в гроб кладут. Однако расстраиваться по этому поводу у меня просто не было сил. Томас вернул меня в спальню, уложил, укутал одеялом. Уже сквозь дрему я расслышала: