О чём шепчут колосья - [56]

— Есть, — тяжело вздохнув, отвечает Кабан. — Из воинской части похоронную прислали…

После того как узнал о гибели Сапожникова, я боялся спрашивать о Егоре Копыте, но Трофим сам заговорил о нём:

— Что же ты про Егора не спрашиваешь?

— А где он, что с ним?

— С ним — порядок! Вернулся. Грудь в медалях. Все интересуется, когда начнём комбайн восстанавливать. Каким он был красавцем! Подойдёшь, а он как будто улыбается, комбайн-то! Помнишь, Костя, перед войной к нам фотокорреспондент из Москвы приезжал? Большой снимок в «Правде» поместил?

Фотокорреспондент прибыл в Шкуринскую в тот момент, когда члены экипажа проводили вечерний технический осмотр машины. Он сделал интересный снимок, который после «Правды» был перепечатан другими газетами.

— Вот бы посмотреть теперь на наше фото, — сказал Трофим, приглаживая рукой редкие волосы.

— Посмотреть можно. Этот фотоснимок я в одном журнале видел, когда в Маньчжурии был.

— В каком?

— Журнал выходит на японском и китайском языках и носит громкое название: «Весь мир в иллюстрациях».

Девятый номер этого журнала за 1938 год попал в мои руки через восемь лет после того, как он был напечатан в одной из типографий в Токио. Воинская часть, в которой я служил, стояла неподалёку от Порт-Артура. Прибегает в штаб солдат и докладывает:

— Товарищ капитан! В шестом редуте обнаружено. — и запнулся.

— Что обнаружено? Говорите толком.

— Журнал на японском языке… В нём комбайн сфотографирован, на котором вы, как нам сказывали, до армии работали.

Я удивился. Солдат по-японски не читает. Да и людей, которые бы японский язык знали, в нашей части нет. На каком основании боец утверждает, что в японском журнале наш комбайн? Ведь таких уборочных машин на полях Советского Союза до войны работало несколько сот тысяч, и все они, словно близнецы, были похожи друг на друга.

— Верно, таких сотни тысяч, — согласился солдат. –

Но ваша машина, товарищ капитан, особенная, На ней одна примета есть.

— Какая же?

Он молча вынул из кармана завёрнутый в газету журнал. Всю вторую страницу в журнале занимал фотоснимок, сделанный в степи под Шкуринской. Да, это был тот самый комбайн, который подарили нам рабочие «Ростсельмаша». Отправляя машину, они на бункере крупными буквами написали: «Комбайн орденоносца К. Борина». По этой-то надписи солдат точно и определил, кто до войны работал на комбайне.

Меня на том снимке не было. Высшую точку на машине занимал Трофим Кабан, находившийся на крыше комбайна. Внизу трудились Федя Афанасьев, Егор Копыт.

Когда я раскрыл перед Кабаном журнал, он задержал свой взгляд на маленькой фигурке, стоящей лицом к комбайну.

— Это Юрка, Тумановых сын, — сказал Трофим и весело подмигнул мне. — Мальчонка любознательный.

Много лет с тех пор прошло: Юрка перестал быть Юркой, стал Юрием Васильевичем, кавалером трёх боевых орденов и медалей, а комбайну по-прежнему был верен. Он ведь и слесарное дело изучил.

Туманов-младший кончил школу, когда Кабан был на фронте. Юра хотел сразу поступить на курсы комбайнёров, но Юлия Ивановна отговорила, объяснив ему, что многие известные в стране комбайнёры были слесарями или кузнецами.

По совету матери Юра поступил в Новороссийское ремесленное училище. Оттуда он вышел слесарем третьего разряда. Но слесарить не пришлось: взяли на фронт.

— Да, это Юрка, — согласился я. — А знаешь, Трофим, здорово машина заснята.

— Хороша машина была!

— Почему была? В неё можно жизнь вдохнуть.

— Пробовал я с Егором ничего не получается. Нет на складе нужных частей. Где достать магнето, карбюратор, цепи Галля — ума не приложу.

— И прикладывать не надо. Все детали и части в надёжном месте закопаны. Завтра сходим в степь, откопаем.

— А ржавчина их не съела?

Я был уверен, что не съела. Нам удалось снятые детали и части смазать солидолом перед тем, как закопать в землю.

Да, ржавчина не успела тронуть части. И вскоре комбайну, который красовался на страницах японского журнала, была возвращена жизнь.

Трудно найти такого механизатора, который бы начинал первый круг в новом сезоне без внутреннего волнения. Чувство непередаваемой радости испытывали и Трофим Кабан, и Егор Копыт, и я. В тот год мы, бывшие фронтовики, вернулись к любимому делу.

И, когда над степью зашумел мотор, на лицах хлеборобов, услышавших знакомый гул машины, появились весёлые улыбки.

Проработали весь световой день. Вечером Трофим ушёл в станицу навестить больную жену. Шагает полевой дорогой и слышит, как впереди две молодые казачки между собой разговаривают.

— Складно работают комбайны, только успевай за ними хлеб возить, — сказала одна, в голубенькой косынке. — Были наши комбайнёры на войне, а водить комбайн не разучились.

— Что смолоду даётся, — подхватила вторая, — на всю жизнь остаётся.

— Остаётся, — громко подтвердил Трофим, обгоняя смутившихся девушек.

ТРИ «М»

За двадцать лет работы на комбайне я настолько развил в себе слух, что теперь по гулу мотора, по шуму работающих машин, по любому звуку агрегата могу почти безошибочно определить, в каком состоянии находится комбайн: исправны ли его рабочие узлы, какой — лёгкий или тяжёлый — тащит он воз.

Если, допустим, при вращении вентилятора первой очистки раздаётся звук, похожий на удар палки о лист железа, — значит, ослабли крестовины вала и вентилятор сдвинулся; если при работе от молотильного аппарата доносятся короткие металлические звуки — погнулся зуб барабана или деки; если первая очистка издаёт внутренний глухой звук — ослабли наконечники или передние подвески; если слышится что-то, похожее на звук трещотки, — предохранительная муфта сообщает: забился шнек.