О чём шепчут колосья - [34]

И Маша осмелела. И пошла, и пошла… И так разговорилась, будто ей не впервой держать речи перед руководителями партии и правительства. Забыла и про бумажку, что для неё кто-то сочинил как шпаргалку.

На разных языках звучала речь комбайнёров: русском, украинском, белорусском, казахском, татарском, немецком, армянском, грузинском, азербайджанском…

Многое из того, что я услышал на совещании ЦК, было для меня откровением.

Как же далеко шагнула комбайнёрская мысль, как много сделали мои товарищи, чтобы ещё лучше работали машины!

На Украине комбайнёрка Евдокия Винник, приделав к выгрузному шнеку рукав, стала на ходу разгружать бункер. А я, разгружая, всё ещё останавливал комбайн,

Слушая Дусю, я испытывал неловкость. О такой выгрузке я и сам думал. Да только дальше думы дело пока не пошло, а Винник уже обогнала меня. И не одного меня. Вот вам и женщина!..

После Евдокии Винник слово предоставили мне. Начал я с того, что до прошлого года комбайн был для меня желанной, но незнакомой машиной. У нас в Нижегородском крае комбайнов и в помине не было. В хозяйстве отца и вовсе никакой «техники» не водилось. Имели мы всего-навсего одну лошадь, да и та пала.

Рассказал я и о том, как мечтал «оседлать машину» и как некоторые станичники Шкуринской посмеивались надо мной: не верили, что смогу за сезон выработать две нормы. А на деле я вместо двух сделал целых пять норм.

Ночами я с ребятами косил, чтобы успеть вовремя убрать урожай. Поэтому много хлеба и денег за сезон— заработал.

Сказал, что хотя и неплохо живу, но развитие моё идёт однобоко. Боюсь разбогатеть, ожиреть и забыть об учёбе. А учиться-то мне всё время хотелось!

Сталин спросил:

— Сколько вам лет?

— Двадцать семь, — ответил я.

— А выглядите совсем молодым!

— Молод потому, что живу в Советской стране.

Слова, сказанные мною от души, участники совещания встретили с одобрением. И, хотя многие из нас были не молоды (к тому времени я был отцом троих детей), в нас прочно уживались и задор юности и желание учиться.

Механизаторы сродни авиаторам. А у них есть такое мудрое изречение: мысль лётчика должна лететь быстрее самолёта. Оно полностью относится и к водителям степных кораблей.

Развивается техническая мысль, растёт техника, а те, в чьих руках она находится, должны расти ещё быстрее. Ведь не машина ведёт человека, а человек машину.

… Нередко бывает так: выступает оратор складно, красиво, но нет в речи его какой-то искорки, чтоб зажгла душу. Слушаешь выступление и тут же забываешь, о чём оно. А вот выступление колхозницы Анны Кофановой всем запомнилось. Мы называли кубанскую механизаторшу Анкой-комбайнёркой. Как и Клава Вороная, она была одной из первых колхозниц, ставших за штурвал комбайна. Её речь всех задела за живое и особенно нас, мужчин.

Сначала Кофанову — ударницу полей — послали на курсы механизаторов. Проучилась она три месяца, получила права и стала штурвальной. Увидела дирекция МТС, что из девушки толк выйдет, и поставила Кофанову комбайнёркой.

Тепло, по-женски Анка-комбайнёрка говорила о нашей профессии, о доверенной ей машине, говорила так, как матери говорят о своём любимом детище:

— Работала я ударно. Горячо полюбила машину. Эта машина была для меня хорошим другом, я её берегла, смотрела за ней тщательно… Когда я выехала на уборку, то все пришли смотреть, как буду работать. Были из райкома партии. За хорошую работу меня премировали, выдвинули бригадиром. Мою фамилию поместили на Доску почёта. По своей работе я была передовой в районе и побила всех мужчин-комбайнёров.

В этих словах не было и доли хвастовства. Анка-комбайнёрка говорила правду: в своём районе она и впрямь обогнала всех мужчин-комбайнёров. Она становилась серьёзной соперницей и Фёдору Колесову и мне. Анка вызвала нас на соревнование.

Силы у нас не совсем равные. Фёдор — более: опытный механизатор, чем я. На комбайне он работал с 1932 года.

Колесов рассказал о круглосуточной уборке. Ночную косовицу назвал нетронутым резервом и призвал других комбайнёров пустить этот резерв в ход.

Мысли Колесова мне понравились, они перекликались с моими поисками. Оказывается, одновременно со Шкуринской где-то в Оренбургских степях зажигаются электрические огни, и круглые сутки комбайн косит и молотит хлеб.

В моём блокноте появилось много полезных записей: «Разгружать зерно из бункера на ходу», «Смазывать цепи», «Убирать на третьей скорости». Всё это надо хорошенько освоить, твёрдо решил я.

Когда заседание закончилась, руководители партии и правительства пригласили нас — посланцев Кубани, Дона и Терека — сфотографироваться с ними. Это было утром, а вечером каждый из нас получил по одному большому фотоснимку. Приятно было увозить с собой воспоминания о столице, о новых друзьях. А главное — уверенность, что не один ты ломаешь голову над тем, как лучше собрать выращенный трудолюбивыми руками хлеб.

О многом говорила фотография, напечатанная на глянцевой бумаге. И прежде всего — о внимании партии и правительства к нам, комбайнёрам. Теперь каждый из нас ещё больше уверовал в то, что он «самый необходимый человек на земле».

Совещание в ЦК продолжалось один день. Но какой это был большой день в моей жизни!