О чём шепчут колосья - [26]

Интересовался он и образованием.

— Четыре класса окончил, — качал он головой, — маловато…

— Да я же, Афанасий Максимович, не в техникум поступаю, а только на курсы, — оправдывался паренёк.

— А ты не хорохорься. Новая техника грамотных людей к себе требует.

Нерях он не допускал к машине. Посылал возчиками горючего, утверждая, что подсобная работа — лучшая проверка.

… В полдень мы отправились в степь. Небо было хмурое. Но вскоре тучи, нависшие над Шкуринской и готовые вот-вот разразиться ливнем, начали редеть. Пробившееся сквозь них солнце «съело» туман.

По обе стороны полевой дороги лежали бескрайние пшеничные массивы. Крупные, тяжёлые колосья клонились к земле.

— Это с тобой, Костя, озимка здоровается, — заметил Сапожников, — Не скажу, кланяется ли пшеница тебе как комбайнёру за то, что ты её хорошо и в срок посеял, но факт — кланяется.

Осмотрели мы и яровые. Кукуруза, ячмень, овсы радовали глаз. Их сеяли без меня. На участке второго звена обнаружили много сорняков в подсолнечнике. Я посоветовал бригадиру поднять всё звено и прополоть поле.

Он не согласился, сказал, что я не вправе устанавливать, сколько дней звено должно полоть подсолнечник. Есть, мол, в бригаде дела поважнее, чем прополка.

— Не так ли, Афанасий Максимович? — обратился бригадир к Сапожникову.

Председатель колхоза стал на мою сторону.

— Откуда ты взял, — начал он журить бригадира, — что комбайнёру нет дела до того, в каком состоянии содержатся поля? Ты, видать, радио не слушаешь и газет не читаешь?

— Выписываю…

— Выписывать и читать — это, брат, не одно и то же. Если газеты читаешь, то не могло пройти мимо тебя постановление партии и правительства о комбайнёрах и комбайнах. Партия и правительство признали, что комбайнёр это. сила, и, коль он требует, чтоб подсолнечник был очищен от сорняка, — надо очистить.

После стычки с бригадиром я не виделся с ним целую неделю. Он избегал меня. Да и встречаться было некогда. Почти всю неделю мы с Клавой Вороной готовили комбайн к бою. Проверили крепления, рабочие узлы, смазали подшипники, а их у комбайна больше сотни. В субботу снова заглянул на поле. Осмотрел посевы подсолнечника и к вечеру завернул на огонёк в правление колхоза.

— Ну, как подсолнечник? — спросил бригадир.

Я ответил, что осота и донника стало меньше, чем было прежде, но поле ещё полностью не очищено от сорняков. А на пшеничном клине глыбы кое-где попадаются.

— Опять двадцать пять, — перебил он меня. — Опять за глыбы будешь меня чистить.

— А кого же? — вмешался в разговор Туманов.

— Костя лучше меня знает — кого, — уклончиво ответил бригадир.

Спору нет, я знал, кто повинен в огрехах, кто оставил на поле высокие гребни и глыбы. Яровая пшеница была посеяна по августовской зяби. Поднята неровно: местами на совесть, местами с огрехами. Как бригадир, я вначале крепко поговорил с трактористом и даже сказал, что акт составлю. На угрозу он ответил угрозой.

— Что ж, — отрезал он мне на это, — строчи, Костя, бумага всё выдержит. А если ты акт составишь, то я свой акт на тебя составлю. Один в дирекцию эмтээс пошлю, другой — в райисполком. Намедни четыре часа по вине колхозного водовоза простоял. Давай лучше, Костя, по— хорошему, без актов, простим друг другу грешки, и всё будет шито-крыто…

Поругал я тракториста нерадивого, и на том делу конец. А он, в свою очередь, списал наши грехи. Зато летом, когда на том же участке мне пришлось убирать хлеб, я крепко поплатился за своё попустительство бракоделу.

Натыкаясь то на гребни, то на глыбы, комбайнёр Борин ругал на чём свет стоит бригадира Борина. Отчитывая себя за малодушие, за взаимное прощение грехов, я искренне завидовал тем комбайнёрам, которые работают на спокойном рельефе — на хорошо подготовленном с осени поле. А что такое спокойный рельеф для комбайнёра? Это ровная, тщательно обработанная почва, без гребней и глыб. По такому полю вести агрегат одно удовольствие: машина не дрожит, не лихорадит. Да и зёрна при хорошей настройке машины мало теряется.

За спокойный рельеф всем надо воевать: и колхозникам, и трактористам, и комбайнёрам. Мне не раз приходили на ум слова Максима Безверхого: «Спокойного рельефа может добиться только беспокойный комбайнёр».

Памятным для меня остался предуборочный вечер. В клубе собрались старые и молодые механизаторы, «Старики», проработавшие два-три сезона (в те годы этот срок считался солидным стажем), делились своим опытом с новичками. Слушали мы их внимательно.

Каждый комбайнёр отчитывался перед своими товарищами, брал обязательство. Максим заявил, что он за сезон уберёт пятьсот гектаров зерновых культур.

— А Борин сколько? — спросил директор.

Четыреста пятьдесят,

— Здорово! — воскликнул Ушаков.

— А не много ли? Знаешь, Костя, украинскую пословицу: «Не кажи «гоп», пока не перескочишь».

По выражению лица директора можно было понять, что он не очень доволен моим выступлением. И не потому, что не верил, можно ли на «Коммунаре» за сезон убрать четыреста пятьдесят гектаров зерновых культур (Максим Безверхий убирал и больше). Ивана Борисовича тревожило другое — дополнительные хлопоты. Нашим экипажем могут заинтересоваться в районе, и, если, не дай бог, обязательства не будут выполнены, возможно, и, директору придётся держать ответ перед районным начальством. А этого-то он страшно не любил!