О чем не сказала Гедвика - [8]

— Познакомились?

Я рассказала ей, что он говорил. Ей понравилось, смеется. Она еще красивее, когда смеется.

— У него много работы, он ведь заместитель директора, не надо ему мешать.

Зачем мне ему мешать, хорошо, что он уйдет, без него как-то уютнее.

Моего нового братишку зовут Марек. В детдоме у нас тоже был один Марек, но по фамилии. Я хотела бы с ним подружиться.

Опять дала мне яйца, хоть бы детдомовская еда поскорей кончилась, а то она будет кормить меня ею до самой смерти. Дала бы мне лучше пирога, как детям. Может, и даст, если я потороплюсь.

— Не глотай так, подавишься!

Марек скорчил такую рожу, что я поперхнулась от смеха, размахиваю руками, кашляю, задыхаюсь, мама стукнула меня по спине. Ничего не сказала, только насупилась.

Крутые яйца я не люблю, а фаршированные еще бы съела, нам на пасху однажды давали на закуску, а в детский праздник повариха сделала нам из яиц лягушат и посадила их на мясной салат. Пржемек начал квакать, и мы все вслед за ним заквакали, если бы не День защиты детей, нам бы здорово влетело.

Катя крошит пирог, а у меня слюнки текут, но если я не справлюсь с яйцами, мне их наверняка и на обед дадут.

У них смешная сахарница из пластмассы, переворачивается, и из трубочки высыпается немножко сахару, интересно знать, он что, всегда высыпается одинаковыми порциями, как это устроено, что сахар знает, сколько должно высыпаться.

— А ты, оказывается, хохотушка! На, выпей!

Марек смеется. Кофе ужасно невкусный, но мама смотрит строго, и хотя я давлюсь, выпить придется, раз она этого хочет.

Кто-то звонит, это телефон в прихожей, слышно, как она с кем-то разговаривает.

Марек постучал себя по лбу, вылил мою чашку в мойку и быстро пустил воду.

— Такая большая, а глупая.

Катя рассмеялась, у нее зубки как жемчужинки, у нас в детдоме таких маленьких не было, я не знаю, что ей сказать, погладила ее, а она забралась ко мне на колени и таскает меня за волосы, даже больно немного.

— Ты что, сдурела, ведь у нее уже полная горсть твоих волос?

С Мареком шутки плохи, он силой раскрывает Катержинке кулачок.

— Не трогай ее, — прошу, — она ведь маленькая, — и вытираю слезы.

— А вас там били? — спрашивает Марек.

— Нет.

— А есть давали?

— Давали.

— Только хлеб и воду?

— Нет, все: суп, мясо с гарниром, салат и пирог. Похоже, он не верит.

— И шницель?

— Да, и шницель с картофельным салатом или с картошкой и огурцом.

Он положил подбородок на руки. Катя снова крошит пирог. Тесто, по-моему, песочное.

— Ты правда чокнутая, — говорит Марек, — чего же ты там не осталась?

Мама была права, ребята стали смеяться, как только я раскрыла рот. Но учительница их сразу одернула. Я и сама понимаю, что тут в Праге говорят иначе, чем в Остраве, но никогда в жизни я так говорить не научусь.

Учительница толстая, как поросенок, но, кажется, хорошая, раз ребят одернула, а потом спросила, как у меня со зрением, почему я в очках.

Я ответила, что плохо вижу, только когда горит свет, и весь класс чуть не лопнул со смеху. Таких ребят я в жизни не видала. Ну что тут смешного? Она посадила меня на первую парту, как и в детдоме.

Но девчонка с этой парты ужасно разозлилась, ей, видно, хотелось сидеть с подругой. Отодвинулась на самый край и отворачивается, чтобы не видеть меня. Я и не удивляюсь. Что во мне хорошего?

Мамочка сшила мне платье, она такая проворная, за один день успела, из своего перешила, умеет и на машинке строчить, раз, и готово. Так что платье у меня красивое, темно-зеленое с белым воротничком на кнопках, а самое главное, что оно чуточку пахнет, совсем немножко, но я это чувствую, и мне кажется, что она тут, со мной, что обнимает меня. Только оно колется в рукавах и в плечах, но я ей не скажу, ей было бы обидно.

— А у нее блохи! Ну и ребята!

— Вахова, прекрати, пожалуйста, — одергивает ее училка, — имей в виду, каникулы уже кончились.

— Она все время чешется, я с ней сидеть не буду.

Это она обо мне. Ио ведь у меня нет ни блох, ни вшей, нас воспитательницы все время проверяли, потому что всегда все сваливают на детдомовских.

Если бы я могла куда-нибудь скрыться, но здесь спрятаться некуда, и, конечно, все уставились на меня, а мне так хочется почесаться, жутко хочется, эта материя очень колючая.

— Давайте я с ней сяду. Я блох не боюсь.

Снова все прыснули, но тут уж я не выдержала, бросилась вон из класса. Училка поймала меня у двери.

— Как вам не стыдно, — теперь она, кажется, и вправду рассердилась, — как вы встречаете новенькую, что она о вас подумает. Сейчас же замолчите!

Из репродуктора над доской доносятся какие-то звуки, но ничегоне разобрать, в ушах шумит, и очки запотели.

— Никто не запретит мне оставить вас после уроков в первый же день. Блеха, ловлю тебя на слове, теперь ты хоть будешь у меня на глазах.

Она посадила меня на то же место, а мальчишка этот садится со мной и корчит мне рожи, наверное, хочет меня рассмешить, как Пржемек, но я не могу успокоиться, не могу успокоиться и не плакать.

Его фамилия и вправду Блеха, ну и откормленная это блошка, даже смешно.

Ребята окружили меня и суют конфеты, вафли и шоколад, все это тает у меня в руках, я боюсь запачкать платье, ем, чтобы их не обидеть. Все наперебой говорят мне что-то, ты с ней не водись, плюнь на нее, она дура набитая, а ты кошка, раз не видишь при свете, а только в темноте, меня выводят из класса на улицу, я плачу, и смеюсь, и жую конфеты.