О чём молчит Ласточка - [7]

Шрифт
Интервал

— Лера, а не пора ли вам домой? — крикнул Володя в приёмную.

От того, что она задерживалась на работе, было неудобно, будто он заставлял.

— Да-да, Владимир Львович, закончу план на завтра и ухожу.

Спустя пару минут на первом этаже послышался звонок входной двери и бубнеж охранника:

— Закрыто уже, все ушли.

Лера заглянула в кабинет начальника, мол, мы кого-то ждём? Володя покачал головой. Лера устремилась вниз, а Володя вновь погрузился в письмо. Вынырнуть из него заставили шаги — Лера поднималась по лестнице, и не одна. Шаги явно принадлежали женщине — цокали шпильки.

— Владимир Льв… — начала Лера и осеклась, увидев Володю в дверях кабинета. Он стоял, обескураженно глядя на посетительницу — смущённая Маша, улыбаясь, выглядывала из-за спины секретаря.

— Здравствуй? — скорее спросил, чем поприветствовал, Володя.

Маша и вовсе не поздоровалась, неловкая улыбка исчезла с её лица.

— Мне очень надо с тобой поговорить.

— Ты могла бы позвонить… — подметил Володя, но шагнул внутрь, приглашая.

Маша неуверенно прошла через приёмную и застыла на пороге кабинета.

— Это не телефонный разговор. И… мне надо срочно поговорить с тобой. Можно?

За её спиной что-то грохнуло — это Лера засуетилась, уронила дырокол. Без разбора побросала свои вещи в сумку: следом за мобильным телефоном внутрь полетел степлер. Ситуация получилась очень неоднозначной: к Володе в офис пришла женщина, а секретарь принялась спешно собираться домой, чтобы быстрее оставить их наедине. Своим поведением Лера показала, что думает о роли Маши в его жизни. Личной жизни. Но в том-то и дело, что думать тут было нечего.

— Проходи, присаживайся, — Володя указал на диван. — Только предупреждаю: у меня мало времени. Сегодня ещё есть дела… Нужно отвезти мать в аэропорт.

— Потому и пришла. Правильно Женя сказал, что ты вечно занят.

«Так вот кто доложил, где я работаю», — подумал Володя, но Маша прервала его мысль.

— Я собиралась поговорить там, у Ирины с Женей, но в комнате была Олечка. А то, о чём я хочу спросить… — Маша прерывисто вздохнула и поджала губы. Дверь кабинета за её спиной закрылась, замок едва слышно щёлкнул, но Маша всё равно вздрогнула. Всхлипнула: — Это так трудно! У меня такое горе в семье!

Володя устало потёр виски.

— Что у тебя случилось? — Он чуть было не добавил «опять».

Окажись на пороге его кабинета кто угодно, кроме неё, и скажи про горе, Володя мог бы встревожиться. Но это была Маша. И вызвать она могла только досаду из-за того, что время, проведённое с ней, будет потрачено впустую. Этот человек был настолько неинтересен Володе, насколько люди вообще способны не интересовать. В течение многих лет встречаясь с ней на посиделках у Ирины и Жени, Володя слышал лишь «какие мужики козлы» в разнообразных контекстах. А если Маша говорила не об этом и не жаловалась на свою жизнь, то вела бессодержательные и бессмысленные речи: скучная работа, одежда, дураки-покупатели, одежда, маленькая выручка, одежда, трёп-трёп-трёп. Они никогда толком и не разговаривали. До этой пятницы.

— Только ты можешь мне помочь! — Её лицо исказило отчаяние. — Ты — моя единственная надежда!

Выходит, с Машей действительно стряслось что-то серьёзное, но почему единственная надежда именно он?

— Ума не приложу, чем я могу тебе помочь, — начал Володя. И осёкся — Маша уставилась на него взглядом, полным мольбы. — Но выслушать готов. Будешь что-нибудь, чай или кофе?

— Нет, ничего не надо, — замотала она головой, садясь на кожаный диван возле окна и оглядываясь вокруг.

Володе стало стыдно за состояние своего кабинета: повсюду валялись кипы книг, бумаг, папок и чертежей. Только ему с Брагинским и Лерой было ясно, что всё лежит на своих местах, и лишь постороннему это могло показаться беспорядком. Маша — не коллега, не подруга, едва ли приятельница Володи, была первой, кого стоило бы причислить к посторонним, но она даже не повела бровью, без интереса взглянув на завалы документов.

Володя прокашлялся.

— Или, быть может, чего-нибудь покрепче? — предложил он, кивнув на подаренную Брагинским бутылку коньяка.

— Нет, чай… он в пакетиках? — спросила она, но, получив в ответ кивок, снова передумала: — То есть нет, кофе. Кофе.

— Окей, — протянул он, выходя из кабинета в опустевшую приёмную. — Растворимый или сварить?

— Мне всё равно, — крикнула Маша, когда он скрылся за дверью. — Хотя нет. Лучше свари.

«Тянет время», — догадался Володя и принялся неторопливо осматривать кофеварку.

Когда поставил чашку на журнальный столик перед Машей, а сам уселся в кресло, Маша молча уставилась в пол.

— Внимательно слушаю, — сказал Володя, чтобы вывести её из оцепенения.

Маша набрала полную грудь воздуха и затараторила почти без пауз:

— Я по поводу моего сына, Димы. Он десятиклассник, учится в первую смену, а я работаю почти без выходных. Так вот, на прошлой неделе я приболела и отпросилась у Ирины домой. Пришла, в квартире музыка играет, громко, на всю катушку, обувь разбросана по полу — и не только наша, чужая ещё. Я увидела, подумала, значит, Дима не один. Хотела попросить его сделать потише, подошла к двери его комнаты, она была приоткрыта, и случайно увидела, что он… что он там целуется с… — Маша замерла, её лицо скривилось, хлынули слёзы, — …целуется с парнем!


Еще от автора Елена Малисова
Лето в пионерском галстуке

Юра возвращается в пионерский лагерь своей юности спустя двадцать лет. В руинах прошлого он надеется отыскать путь в настоящее, к человеку, которого когда-то любил. Эта история о том, что в СССР не все было гладко, правильно и безлико. Что были переживания, страсти, влечения и чувства, которые не вписывались в рамки морали на пути к «светлому будущему». И что это будущее оказалось не таким уж и светлым.


Рекомендуем почитать
Избранное

Сборник словацкого писателя-реалиста Петера Илемницкого (1901—1949) составили произведения, посвященные рабочему классу и крестьянству Чехословакии («Поле невспаханное» и «Кусок сахару») и Словацкому Национальному восстанию («Хроника»).


Молитвы об украденных

В сегодняшней Мексике женщин похищают на улице или уводят из дома под дулом пистолета. Они пропадают, возвращаясь с работы, учебы или вечеринки, по пути в магазин или в аптеку. Домой никто из них уже никогда не вернется. Все они молоды, привлекательны и бедны. «Молитвы об украденных» – это история горной мексиканской деревни, где девушки и женщины переодеваются в мальчиков и мужчин и прячутся в подземных убежищах, чтобы не стать добычей наркокартелей.


Рыбка по имени Ваня

«…Мужчина — испокон века кормилец, добытчик. На нём многопудовая тяжесть: семья, детишки пищат, есть просят. Жена пилит: „Где деньги, Дим? Шубу хочу!“. Мужчину безденежье приземляет, выхолащивает, озлобляет на весь белый свет. Опошляет, унижает, мельчит, обрезает крылья, лишает полёта. Напротив, женщину бедность и даже нищета окутывают флёром трогательности, загадки. Придают сексуальность, пикантность и шарм. Вообрази: старомодные ветхие одежды, окутывающая плечи какая-нибудь штопаная винтажная шаль. Круги под глазами, впалые щёки.


Три версии нас

Пути девятнадцатилетних студентов Джима и Евы впервые пересекаются в 1958 году. Он идет на занятия, она едет мимо на велосипеде. Если бы не гвоздь, случайно оказавшийся на дороге и проколовший ей колесо… Лора Барнетт предлагает читателю три версии того, что может произойти с Евой и Джимом. Вместе с героями мы совершим три разных путешествия длиной в жизнь, перенесемся из Кембриджа пятидесятых в современный Лондон, побываем в Нью-Йорке и Корнуолле, поживем в Париже, Риме и Лос-Анджелесе. На наших глазах Ева и Джим будут взрослеть, сражаться с кризисом среднего возраста, женить и выдавать замуж детей, стареть, радоваться успехам и горевать о неудачах.


Сука

«Сука» в названии означает в первую очередь самку собаки – существо, которое выросло в будке и отлично умеет хранить верность и рвать врага зубами. Но сука – и девушка Дана, солдат армии Страны, которая участвует в отвратительной гражданской войне, и сама эта война, и эта страна… Книга Марии Лабыч – не только о ненависти, но и о том, как важно оставаться человеком. Содержит нецензурную брань!


Сорок тысяч

Есть такая избитая уже фраза «блюз простого человека», но тем не менее, придётся ее повторить. Книга 40 000 – это и есть тот самый блюз. Без претензии на духовные раскопки или поколенческую трагедию. Но именно этим книга и интересна – нахождением важного и в простых вещах, в повседневности, которая оказывается отнюдь не всепожирающей бытовухой, а жизнью, в которой есть место для радости.