О чем молчат мертвые - [22]

Местные мальчишки, неравнодушные ко всем аккуратным и чистым постройкам, изрисовали все стены грубыми граффити. Потом кто-то, похоже, пытался их отмыть, но несколько наиболее упрямых ругательств и рисунков не пожелали так просто сдаваться. Хизер мрачно посмотрела на них.

— Они когда-нибудь… — начала она.

— Нет, — резко оборвала ее Санни. — Они ко мне больше не лезут.

— Правда? — Голос младшей из сестер звучал так, словно ей было почти жаль старшую.

— Эти ребята не любят меня после той истории с автобусом.

— Но они ведь не здесь живут, — заметила Хизер. — А эти граффити нарисовали те, кто живет в этом районе, разве нет?

— Но я здесь единственная, кто ходит в Рок-Глен. А все остальные младше или старше меня, причем намного. В этом-то и была вся проблема, помнишь? «За нами правда, но за ними сила». Побеждают те, кого больше.

Устав от этой семейной истории, не имевшей к ней никакого отношения, Хизер села на скамейку, раскрыла сумочку и принялась изучать ее содержимое, напевая что-то себе под нос. Автобус должен был прийти не раньше чем через пятнадцать минут, но Санни решила выйти пораньше, чтобы случайно не опоздать на него.

Битва за маршрут школьного автобуса стала для Санни первым столкновением с вопиющей несправедливостью, уроком о том, что деньги порой имеют больший вес, чем здравый смысл. Большинство учеников школы Рок-Глен жили далеко от Форест-Парк-авеню, в нескольких кварталах оттуда, на Гаррисон-бульвар. Они могли выбрать абсолютно любую школу, но во всех тех, что были поблизости, учились только негры, так что родители выбирали для своих чад Рок Глен на самом юго-западе города, куда ходили в основном белые. Эти же родители наняли на свои деньги частный автобус. Остановка Санни, крошечный комплекс на Форест-Парк-авеню, была последней остановкой утром, по дороге в школу, и первой — днем, на обратном пути. И два года это всех устраивало. Но потом почему-то перестало.

Прошлым летом родители тех, кто жил дальше всех от школы, начали жаловаться, что их дети приезжали бы домой гораздо раньше, если бы автобус не заезжал на Форест-Парк-авеню за Санни. «Почему из-за нее одной должны страдать все остальные?» — говорили они и грозились найти другую автобусную компанию, а на этом автобусе пусть Санни катается сама. Ее родители были потрясены этим, но не смогли ничего поделать. Если они хотели продолжать пользоваться услугами данного маршрута — а они хотели, учитывая, что и мать, и отец работали, — им пришлось пойти на компромисс: маршрут изменили только во второй половине дня. Так что теперь Санни каждый день смотрела, как пролетает за окном ее район, пока автобус стремительно мчится вперед, чтобы высадить школьников в обратном порядке, и только затем возвращается на Форест-Парк-авеню. Учитывая, что их семьи победили в этом противостоянии, другие ребята должны были успокоиться, но Санни вскоре поняла, что все не так просто. Они невзлюбили ее больше, чем когда-либо, потому что ее отец с матерью чуть ли не называли их родителей расистами. «Любительница ниггеров, — шипел на нее какой-то старшеклассник. — Ты и твои родители — любители ниггеров!» Она не понимала, что в этом плохого, но слова его звучали очень оскорбительно.

На общественный же транспорт, в отличие от частных компаний, не повлияешь. Если поездка до «Секьюрити-сквер» занимает двадцать пять минут, включая остановки, значит, ровно столько же потребуется и на обратную дорогу. Общественный транспорт эгалитарен — этому слову Санни научилась у отца, и оно ей очень нравилось, так как напоминало фильм «Три мушкетера» с Майклом Йорком в главной роли. После перехода в старшую школу она планировала пересесть на общественный транспорт и пользоваться бесплатными купонами на проезд, которые будут ей ежемесячно выдавать. Чтобы подготовить ее к этому, родители стали отпускать ее одну в центр города, на Говард-стрит, и в крупные торговые центры. Именно так она и пришла к мысли, что может поехать в «Секьюрити-сквер» и никому об этом не сказать. В общем, Санни уже была сыта по горло автобусными остановками.

Но Хизер почти не ездила на автобусах, поэтому взволнованно подскочила с деревянной скамейки, держа в одной руке деньги на проезд, а другой крепко прижимая к себе свою новую сумочку. У Санни тоже была сумочка из отцовского магазина, плетенная в стиле макраме, но они получали все эти вещи не бесплатно, что бы там ни думали их сверстники. Если только это был не подарок, как в случае с сумочкой Хизер, то им приходилось оплачивать полную стоимость покупки, так как отец говорил, что рентабельность и халява — вещи несовместимые. Это слово, «рентабельность», всегда почему-то напоминало Санни о ее уроках машинописи в школе, на которых она получала ужасные оценки. Просто она всегда проваливала задания, когда нужно было печатать на время. Она делала так много ошибок, что, когда время заканчивалось, оставалась с отрицательным счетом. А в целом она печатала очень хорошо.

Санни все задавалась вопросом, зачем родители отправили ее на этот факультативный курс. Возможно, они считали, что в будущем она будет зарабатывать этим на жизнь? В шестом классе, после того как почти всех ее друзей поместили в список «отличников школы Рок-Глен», а она так и оставалась всего лишь «хорошисткой», Санни начала переживать, что все ее будущее пошло под откос, пока она не обращала внимания на уже потерянные возможности, о которых раньше даже и не думала. Когда она была маленькой, дедушка с бабушкой подарили ей набор медсестры, а Хизер получила набор врача. Набор медсестры тогда казался куда лучше, потому что на пластиковой коробке была нарисована симпатичная девочка, а на наборе доктора — мальчик. Из-за этого Санни часто подсмеивалась над сестрой: «Ты мальчик, ты мальчик!» Но, может быть, было бы лучше стать врачом? Или, по крайней мере, говорить людям, что ты могла бы им стать? Отец говорил, что они могут стать кем захотят, но Санни сомневалась, что он действительно в это верил.