О Боге Живом - [10]
Если понять, что означают слова «ты должен», если прочувствовать достоинство и непреклонность нравственного закона, самая мысль о прощении от Бога может показаться полной бессмыслицей и почти даже предательством по отношению к нравственному величию. Были мыслители, которые это сознавали с очень большой силой, и именно этим объясняется властное влияние, оказываемое ими на очень серьезных и нравственно строгих людей. Например, Канта так захватило величие нравственного императива «Ты должен», что из-за этого все остальное стало от него ускользать. Нравственное делание и несение ответственности превратились у него в тот предел, за которым нет больше вообще ничего, нет даже и Божиего прощения... В таком возражении лежит большая доля правды. Оно возникает из глубочайшей серьезности человеческой совести и отнюдь не надо стараться перекрыть его благочестивыми фразами и потребностью в утешении. Уже ставилось на вид, что религиозные люди с чрезвычайной легкостью переходят от неправедных дел к состоянию утешенности, слишком быстро начинают чувствовать себя избавленными от содеянной ими неправды. Этот упрек нередко оказывается слишком справедливым. Мысль о прощении действительно может подрывать непреклонность нравственного долга и серьезность человеческой совести. Правда, само представление о прощении оказывается тогда тоже извращенным, потому что подлинное прощение содержит в себе и полноту нравственной строгости.
Все же, если говорить только об «этике», то дело обстоит так: что я сделал, то я сделал. Это есть и остается на всю вечность. На первый взгляд «прощение» тут не имеет смысла. Для него как бы нет точки приложения. Оно отскакивает от непреклонности закона. Если говорить только об «этике», т. е. исходя из основного опыта, ставящего меня и мою совесть перед императивом «ты должен» и перед его безусловной обязательностью, то нужно сказать: сделанная неправда сделана, она неистребимо реальна и я должен за нее отвечать. Мне следует одуматься, следует стараться больше этого не делать, - но сама содеянная неправда остается и убрать ее некуда. Так же остается и содеянное добро, - таким же отмежеванным от всего, что еще может иметься за ним. В такой строгости есть несомненное величие. Ею вырабатывается то, что мы называем «характером».
Что же могут тогда означать слова «Бог прощает»?
Когда мы говорим «Бог прощает неправду», то во всяком случае не в том смысле, будто Бог скажет мне: Не печалься больше об этом, а в будущем поступай лучше». Или: «Утешься, Я на это не смотрю так строго». Все это было бы недостойно, и неправда оставалась бы. Подлинный смысл гораздо больше этого, в нем есть нечто неслыханное. Смысл в том, что тогда вины больше нет, - истинно и действительно ее больше нет, нет ее больше и перед моей совестью.
Это означает во-первых, что нравственный закон не стоит «над» Богом, подчиняя Его Самого некоему надзору. Нравственное добро, нас связывающее, не представляет собою отвлеченного закона, оно попросту - Сам Бог Живой. Что Он делает, то и создает сам нравственный закон. Отсюда, ведь, и проистекает высочайшее величие божественного «Я»: сам нравственный закон, само добро воздвигаются и говорят, когда говорит Бог.
Но тайна еще более глубока. Она столь же неслыхана, как и то, что некогда не было ничего, а потом явился мир. «В промежутке» было Божие творчество, и для нас это невообразимо. И тут тоже, «в промежутке» творит Бог, Он привлекает к Себе человека со всем, что человек соделал, вовлекает его в Свою несказанную мощь, властвующую над бытием и небытием... И даже еще больше: Он вовлекает человека в тайну той силы, о которой никто кроме Бога не мог бы и помыслить без преступного покушения на величие нравственного закона, - в тайну той Его силы, которая не только может вызвать к бытию то, чего нет, но может и снова вызвать к безвинности то, что стало виновным. Тут происходит творение заново. Бог привлекает к себе человека со всем, что тот сделал, вовлекает его в нечто несказанное, и из этого человек возникает новым и безвинным. И не то, чтобы Бог перестал смотреть на вину, а просто вины больше нет. Человеческой совести тоже нет больше надобности отворачиваться от вины, - ее больше нет.
Тот, Кто это может, - не только говорит это, но если говорит, то и делает, - Тот, Кто делая это, не затрагивает величия нравственного закона, как деспот не считающийся с правдой и неправдой, а напротив, свершает именно этим нравственный закон, - Он и есть Бог Живой.
Он не только, как у Канта, высший хранитель нравственного закона, ручающийся за то, что придет некогда день, когда порядок нравственный и порядок счастья совпадут: Он - Бог Живой, Который может прощать.
Где же остается тогда серьезность вины?
Тут недостает еще одного: раскаяния.
До тех пор, пока мы остаемся в области одной только «этики», для раскаяния тоже нет места. Если об этом спросить такого человека, который живет одной только «этикой», только суровостью голого нравственного закона и, обязательствами своей совести, то, я думаю, настоящего раскаяния не окажется в его жизни. Он скажет: «Что я сделал, то я и должен нести на себе. Даже, если кто - либо захотел бы с меня это снять, я не мог бы этого допустить. Я этого и не хочу, потому что этим уничтожалось бы достоинство моей личности. Я буду нести последствия, я исправлюсь, но что было, то было». В таком взгляде есть нечто бесчеловечное, но есть и возвышенная последовательность мысли. Раскаяние же бывает только там, где есть Бог Живой.
В творческом наследии Р. Гуардини работа о Достоевском относится к числу несомненных удач автора.Опубликованная в 1932 году, эта книга и сегодня привлекает к себе интерес прежде всего вневременной и внепространственной проблематикой, постановкой и попыткой разрешения «вечных вопросов бытия», преломленных в причудливых судьбах и кажущихся бесконечными размышлениях героев Достоевского — целой галереи персонажей, каждый из которых являет себя миру во всей сложности и многозначности своей неповторимой натуры, в напряженно-драматическом, а нередко и трагико-мистическом обрамлении жизненных обстоятельств и бытовых реалий.Непревзойденный мастер замысловатой психологической гравюры с ее зыбкими и тонкими, как паутина, линиями сюжета, маняще загадочными и завораживающими непредсказуемостью своих извивов, — Достоевский всегда дает своим героям возможность высказаться и — самоопределиться.
Средние века: ощущение бытия и картина мираОп.: Гвардини Р. Конец нового времени // Вопр. философии. 1990. № 4.Переиздано: Гвардини Р. Конец нового времени. – Феномен человека. Антология, М., 1993.Опубликовано впервые в 1950 г.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Монография посвящена истории высших учебных заведений Русской Православной Церкви – Санкт-Петербургской, Московской, Киевской и Казанской духовных академий – в один из важных и сложных периодов их развития, во второй половине XIX в. В работе исследованы организационное устройство духовных академий, их отношения с высшей и епархиальной церковной властью; состав, положение и деятельность профессорско-преподавательских и студенческих корпораций; основные направления деятельности духовных академий. Особое внимание уделено анализу учебной и научной деятельности академий, проблем, возникающих в этой деятельности, и попыток их решения.
Предлагаемое издание посвящено богатой и драматичной истории Православных Церквей Юго-Востока Европы в годы Второй мировой войны. Этот период стал не только очень важным, но и наименее исследованным в истории, когда с одной стороны возникали новые неканоничные Православные Церкви (Хорватская, Венгерская), а с другой – некоторые традиционные (Сербская, Элладская) подвергались жестоким преследованиям. При этом ряд Поместных Церквей оказывали не только духовное, но и политическое влияние, существенным образом воздействуя на ситуацию в своих странах (Болгария, Греция и др.)
Книга известного церковного историка Михаила Витальевича Шкаровского посвящена истории Константино польской Православной Церкви в XX веке, главным образом в 1910-е — 1950-е гг. Эти годы стали не только очень важным, но и наименее исследованным периодом в истории Вселенского Патриархата, когда, с одной стороны, само его существование оказалось под угрозой, а с другой — он начал распространять свою юрисдикцию на разные страны, где проживала православная диаспора, порой вступая в острые конфликты с другими Поместными Православными Церквами.
В монографии кандидата богословия священника Владислава Сергеевича Малышева рассматривается церковно-общественная публицистика, касающаяся состояния духовного сословия в период «Великих реформ». В монографии представлены высказывавшиеся в то время различные мнения по ряду важных для духовенства вопросов: быт и нравственность приходского духовенства, состояние монастырей и монашества, начальное и среднее духовное образование, а также проведен анализ церковно-публицистической полемики как исторического источника.
Если вы налаживаете деловые и культурные связи со странами Востока, вам не обойтись без знания истоков культуры мусульман, их ценностных ориентиров, менталитета и правил поведения в самых разных ситуациях. Об этом и многом другом, основываясь на многолетнем дипломатическом опыте, в своей книге вам расскажет Чрезвычайный и Полномочный Посланник, почетный работник Министерства иностранных дел РФ, кандидат исторических наук, доцент кафедры дипломатии МГИМО МИД России Евгений Максимович Богучарский.
Постсекулярность — это не только новая социальная реальность, характеризующаяся возвращением религии в самых причудливых и порой невероятных формах, это еще и кризис общепринятых моделей репрезентации религиозных / секулярных явлений. Постсекулярный поворот — это поворот к осмыслению этих новых форм, это движение в сторону нового языка, новой оптики, способной ухватить возникающую на наших глазах картину, являющуюся как постсекулярной, так и пострелигиозной, если смотреть на нее с точки зрения привычных представлений о религии и секулярном.