О бедном гусаре замолвите слово - [21]

– Леша, солнышко мое! – Настя испуганно прижалась к корнету. – Этот тип меня преследует! Он сделал мне гнусное предложение…

– Что? – взревел корнет. – Стреляться! Здесь! Сейчас! Немедленно!

– Попрошу не выходить из помещения, – холодно приказал Мерзляев. – Через пятнадцать минут здесь будут жандармы…

– Трус! Ничтожество! Подлец! – продолжал выкрикивать оскорбления корнет. – Будешь стреляться или нет, сукин сын?

– Милостивый государь, – хладнокровно произнес Мерзляев. – При исполнении служебных обязанностей я не стреляюсь, а стреляю! – И, круто повернувшись, покинул лазарет.

Наступила пауза.

– Ну, все! – вздохнула Настя. – Он нам этого не простит.

– Не сердитесь на меня, – удрученно пробормотал Алексей. – Не сдержался… Все испортил!

– Лешенька, – нежно произнесла Настя и подошла к корнету. – Горе мое… ненаглядное! – Она ласково погладила его по лицу.

– Он что, подглядывает опять? – недоверчиво спросил Плетнев и отстранился.

– Нет… Я не поэтому! – Настя прильнула к корнету.

– Родная моя! Желанная! Я вам раб навеки! – И вдруг Плетнев снова запнулся. – Кстати, сударыня, как вас зовут?..

В уютном тюремном кабинете господин Мерзляев кормил рыбок.

Не прерывая этого важного занятия, он вел беседу с актером Бубенцовым. Впрочем, вряд ли допрос можно считать беседой… Ссадины и синяки на лице актера свидетельствовали об этом.

– Любезнейший Афанасий Петрович! Ну зачем вы меня обманываете? Я сам ценю шутку, но всему же есть предел. Мы с вами – два просвещенных, уже не молодых человека, неужели мы не найдем общий язык?!

– Да что ж вы мне не верите? – канючил Бубенцов. – Зачем мне вам врать? Налетели, уволокли, отвезли в поле, закричали: «Ах, это не предводитель, мы ошиблись!» – и бросили в густую рожь…

Тюремный писарь старательно фиксировал на бумаге каждое слово.

– В густую, высокую рожь! – Мерзляев сделал ударение на слове «высокую». – Плохо помните текст роли, господин артист. Все эти романтические бредни мы уже занесли в протокол, но меня интересует правда… А правда проста: сопляк корнет не подозревал, что наш расстрел – маскарад, сыграл в благородство и отпустил вас…

– Ну, а мне-то на кой убегать?!

– Очевидно, тоже… из благородства!

– Это во мне-то благородство? – засмеялся Бубенцов. – Обижаете, господин начальник! Благородство – это по вашей части… по дворянской!

– Почему вы сразу не явились ко мне после того, как вас бросили в густую, высокую рожь? Зачем-то переоделись и пустились в бега.

– Честно признаюсь, ваше высокоблагородие. Боялся – не поверите!

– Правильно боялись. Не верю!

– Значит, правильно делал, что бежал, – логично подвел итог Бубенцов.

– Корнета подвести боитесь! – размышлял вслух Мерзляев. – Нашли кого жалеть. Этого солдафона?

– Опять обижаете! – с пафосом воскликнул актер. – Уж кого я ненавижу, так его. Я ж в него целил, а не в госпожу губернаторшу. Это он нам спектакль сорвал. Он меня до тюрьмы довел. Он меня на расстрел повез…

– И дочку вашу обесчестил, – как бы невзначай закончил перечень Мерзляев.

– Что? – Актер осекся. – Как? Что вы имеете в виду?

– То и имею! – развел руками штабс-капитан. – Есть свидетели…

– Врешь! – сорвался Бубенцов.

– Разделяю ваше отцовское горе, – сокрушенно сказал Мерзляев. – Поэтому подумайте, стоит ли его выгораживать… Артюхов! – позвал он своего подручного, стоявшего у двери. – Пригласи-ка сюда господина Плетнева! А вы, – добавил он, обращаясь к артисту, – посидите тут, в уголочке, поразмыслите, послушайте…

С шумом распахнулась дверь, и в кабинет начальника тюрьмы ворвался корнет.

– Выражаю свой протест, господин штабс-капитан, – отчеканил Алексей. – Почему меня не поместили в одной камере с невестой? Это бесчеловечно!

– У нас тюрьма, а не будуар! – жестко сказал Мерзляев. – И прошу, оставьте казарменные замашки. Вы – на допросе.

– А после допроса – дуэль! – продолжал буйствовать Плетнев. – Стреляемся с десяти шагов!

– Устал я от вас, дорогой мой Алексей Васильич, – вздохнул Мерзляев. – Ну, будет ребячиться. Оба были не правы, погорячились. Давайте-ка перейдем к делу.

Плетнев с полуслова понял, чего от него хотят, и привычно зарапортовал:

– Налетела банда! Белые лошади, черные костюмы, черные полумаски…

– Хватит, хватит! – остановил Мерзляев. – Полумасками, полусказками сыт по горло. Посмотрите-ка на этого человека, – указал он на сидящего в углу Бубенцова. – Как вы думаете, кто это?

– Что ж тут думать? Бунтовщик, которого отбили сподвижники…

– Да кому он сдался-то? Вы действительно поверили, что это ничтожество – якобинец? Перед вами – актеришка, которого мы наняли за тридцать сребреников, чтоб он разыграл перед вами сцену расстрела. Патроны-то были холостыми! И он согласился! Человек без стыда и совести… Мелкий жулик, шулер… И вы из-за этой мрази готовы в Сибирь?

Плетнев от удивления разинул рот и уставился на Бубенцова.

– Он – наш агент! Вспомните: когда вы его отпускали, он, поди, и бежать не хотел?

Плетнев вспомнил и насупился.

– А то, что он слова красивые кричал, – добивал корнета Мерзляев, – так это все актерство было. Притом низкого пошиба.

– Вот уж нет, господин опричник! – Бубенцов в ярости вскочил. – Ложь! Не судите о людях по себе! Господин корнет, все – клевета!