Ньювейв - [55]

М. Б. Помимо обозначенного, злачных мест наблюдалось поболее. Тот же «Резонанс», который стал «Проспектом». «Ровесник», дискотечные площадки в «Белых ночах», «Метелице» и ДК МЭИ. Дискотечные площадки в фестивальный период развернулись и за городом; но позже они начали стремительно сокращаться, что привело к каким-то аншлагам в модных московских местах, куда стекалась по большому счету уже бесхозная молодежь. Ты просто перечислил практически «утюговские» места…

А. Л. Где пролегали мои маршруты, то и перечислил. Конечно, мест было гораздо больше, но из Матвеевки их было не видать. К тому же следует отметить, что вся информация поступала не через прессу, а от проверенных выездных товарищей; все новации, которые доходили в в форме слухов, встречались достаточно критически. После «Времен года» мы в «Молоке» столкнулись с таким феноменом, как «утюги». Утюги были и раньше, но их можно обозначить, как тусовку людей, специализировавшихся на доставке – через контакты с иностранцами – модной одежды нуждающимся модникам из среды «золотой молодежи» и субкультурному люду. И именно «Молоко» можно было назвать «утюжим» клубом, где подобный образ жизни культивировался.

При этом среда, к тому времени вытеснившая во многом обычных фарцовщиков, была поделена на стилевые классы. Те, кто повзрослей и посерьезней, держались итальянского «кажуального» стиля. Не броского, но добротного и не советского. И «американисты» помоложе, которые держались спортивного стиля, во многом нашедшего отражение в брейкерской среде московских дискотек. Причем даже «Березки», где торговали не советскими товарами, уже не признавались. Все доставалось личными усилиями и носило характер приключения и вызывающего поведения. Кроссовки, джинсы, валюта – и понеслось.

Там я встретился с Муравьем и Доктором. Такие мальчишки смышленые, брейкеры-утюги. Там же первый раз появился чернявый толстоватый паренек: в перчатках, значках и непонятках, который позже стал «отцом русского транса». Тимур Мамедов, он же «Мамед» у которого даже брейк тогда танцевать не очень получалось.

А на местности своей мы как то особо не заморачивались ничем, да и откуда там всему взяться? Маленький периферийный райончик, где все друг друга знали, но мы с товарищами держались особняком – я уже учился в художественном вузе и сторонился гопоты. Занимался живописью. Рисовал в жанре традиционного классического реализма. Товарищи тоже оказались увлеченными. Было мне лет 15–16, и очень хотелось самостоятельности. По этой причине мы все и влились в неформальную среду города с того конца, с которого попали…

Динамика жизни моментально изменилась. Я еженедельно принимался в различные отделения милиции за несанкционированные валютные операции, при этом особую раздражительность у контролирующих органов вызывал обмен советских флагов на вражеские денежные единицы. Но откупиться было не сложно, вся страна жила на взятках и нетрудовых доходах. При этом делая вид, что ничего этого не происходит. Утюги стали тем самым раздражителем, потому как нагло светились своим внешним видом и мнимым благополучием на фоне советской серости. Поэтому, видимо, и стали объектом различных нападок и ответного, еще более усиленного выпендрежа, который был пограничен с опусканием продажных контролирующих органов. А мнимое, потому что, при всех своих доходах, тратить деньги, кроме как на вещи и кутеж, подросткам и более взрослым советским деятелям «финансового фронта» было некуда. Ну, и меломания еще, конечно, была отдушиной. Я, влившись в среду, тогда рассекал в традиционной рабочей униформе: плаще «инспекторе», их у меня было несколько, «инспектора» на ногах и слаксы. Причем, если «американизм» был востребован в уличной среде и у «гамщиков», менявших значки на иностранную жвачку, то «взрослая одежда» каким-то краем касалась отечественного «ньювейва».

М. Б. Ну да. Польта, плащи и ретро стилистика нашли свою клиентеллу среди тех, кто пытался резко повзрослеть. При этом все равно меломания сваливала все в одну кучу, и клубно-эстрадный иностранный «ньювейв» вершился у нас на улице, под звуки переносных магнитофонов, как у хип-хопстпующих афроамериканских коллег из Гарлема…

А. Л. Мало было достать чего-то, важнее было показать сверстникам, что это есть. Маршруты мои стали традиционными для многих утюгов-одиночек: Александровский сад и «Белка» (гостиница Белград); «Краску» и «Яшку» я как-то обходил стороной, потому как там был свои тусовки американисткого типа и как-то не тянуло в них вписываться. Конечно же, по пятам ходили «спецы», а к каждому отделению было приписано по несколько воинов-интернационалистов, которые формировали ДНД. Вот они на нас и отрывались.

А мы на них. Так и формировался скользкий путь протестного выпендрежа, тем более, что у нас в Матвеевке потом появилась панковская группа «АЫ», пользовавшаяся значительной популярностью. Они тоже участвовали в рок-лабораторских схемах, и там играл Миха, с которым нас по жизни впоследствии свела татуировка.

Но тогда ни о каких татуировках речи не было. Этот пласт начался в Питере 89-го года. Поехали мы в Питер и «бил» мне ныне покойный Леня Пися – Череп. Я был горд своим «бутером», как и все, кто получал кусочек подобного «счастья» в тот стартовый период. Тогда же татуировка активно начала проникать в утюговскую среду и стала встречаться на знакомых. Был такой человечек, Попе. У него было забито запястье. Татуировка еще не была прям уж такой модной, но становилась атрибутом неформальной среды.