Нюрнбергский эпилог - [192]

И вот на стол трибунала ложится еще один «совершенно секретный» документ за №444228/41, подписанный Кейтелем. Он содержит в себе следующие указания:

«1. Время начала операции «Барбаросса», вследствие проведения операции на Балканах, переносится по меньшей мере на четыре недели.

2. Несмотря на перенос срока, приготовления и впредь должны маскироваться всеми возможными средствами и преподноситься войскам под видом мер для прикрытия тыла со стороны России…»

Паулюс комментирует этот документ и заодно рассказывает, как «был организован очень сложный обманный маневр», осуществлявшийся из Норвегии и с французского побережья. Создавалась «видимость операций, намеченных против Англии», с тем, чтобы «отвлечь внимание России».

Показания Паулюса разнесли впрах версию о превентивном характере войны против СССР. Мне трудно забыть смятение, которое охватило после этого защиту. Обычно защитники торопились к перекрестному допросу, если он давал хотя бы какие-то контршансы. Но в тот раз и адвокатов и скамью подсудимых охватила как бы прострация.

Однако порядок есть порядок. После того как с трибуны ушел советский обвинитель, председательствующий обращается к защите с предложением начинать перекрестный допрос. Доктор Латерзнер медленно поднимается со своего места. На его лице никаких следов энтузиазма. Обращаясь к Лоуренсу, он заявляет:

– Господин председатель, я прошу дать мне возможность в качестве защитника генерального штаба поставить вопрос свидетелю завтра, во время утреннего заседания. Свидетель появился крайне неожиданно, во всяком случае для защиты…

Но и перерыв ничего не дал защите. Доктор Латерзнер не смог преодолеть показаний фельдмаршала Паулюса. Они прозвучали как удар гонга на ринге, возвещающий о совершенно бесспорном нокауте.

Еще о том, как врали «старейшие солдаты»

Обвинение в агрессии было не единственным против германского генерального штаба. В сущности, генштаб гитлеровской Германии являлся организующим центром по осуществлению всей чудовищной программы военных преступлений.

Но допрошенные в Нюрнберге гитлеровские фельдмаршалы категорически протестуют против этого «неслыханного и оскорбительного обвинения».

У пульта фельдмаршал Рундштедт. Я до сих пор помню выражение лица этого надменного пруссака, самого старого зубра германского генералитета. Запечатлелась в моей памяти и его поза, когда он, подняв костлявую руку и вытянув два пальца, дал клятву «говорить правду, только правду, и ничего, кроме правды».

Адвокат Латерзнер задает Рундштедту вопрос:

– Вы знаете, господин фельдмаршал, что обвинение внесло предложение признать высшее военное руководство Германии преступным. Как самый старый офицер германской армии, можете ли вы выразить взгляды германского военного руководства на законы и обычаи войны, на международное право?

И «самый старый офицер германской армии», давший клятву говорить «только правду», заявляет трибуналу:

– Правила ведения войны и международное право в том виде, как они изложены в Женевской конвенции, в Гаагских правилах сухопутной войны, для нас, старейших офицеров, были строго обязательными. Неукоснительное выполнение этих положений всегда требовалось от войск, и их нарушение каралось самым суровым образом.

«Самого старого» понесло. Он стал доказывать трибуналу, будто германский генеральный штаб стремился «сделать во время войны все что возможно, чтобы облегчить судьбу жителей страны противника», генштаб якобы считал, что «война должна вестись рыцарски». А кончает Рундштедт совсем уже выспренными словами:

– Как старейший солдат германской армии, я заявляю: мы, обвиняемые военные руководители, воспитывались на старых солдатских рыцарских традициях, мы действовали согласно этим традициям и пытались воспитывать так же и младших офицеров.

Доктор Латерзнер и вся защита были очень довольны показаниями Рундштедта. А впереди еще фельдмаршал Манштейн. Этот тоже скажет нечто такое, во что судьи должны поверить.

И вот уже Манштейна ведут к свидетельскому пульту. Он держится очень спокойно, я бы сказал, даже несколько самоуверенно. Манштейн понимает, что от успеха его показаний зависит не только собственная судьба – он выступает «свидетелем» защиты германского генерального штаба.

– Я сорок лет был солдатом, – с некоей торжественностью объявляет этот «свидетель». – Я происхожу из солдатской семьи, воспитан в солдатских понятиях.

Дальше Манштейн начал рисовать идиллическую картину приверженности германского генштаба к миру, стал распространяться об отвращении, которое он и его друзья по генштабу испытывали к войне:

– Наш идеал… мы видели не в ведении войны, как таковой, а в воспитании из нашей молодежи честных людей и достойных воинов… Утверждение, что мы, старые солдаты, вели в этой войне нашу молодежь на преступления, превышает все, что может вообразить дурной человек с богатой фантазией.

Старые германские фельдмаршалы не спорят против того, что, к сожалению, в ближайшем окружении Гитлера было несколько нацистски убежденных генералов, которые и должны нести ответственность. Но преступления этих выродков не могут запятнать германский генштаб в целом. Это был недвусмысленный намек на Кейтеля и Иодля. Но сам-то Иодль придерживался иного мнения и в беседе со своим адвокатом, покраснев от злости, заявил: