Нюрнберг предостерегает - [96]

— Да, знал,— а потом под общий смех в зале добавляет: — Знал и забыл многое.

Вот этого матерого фашистского волка, ближайшего сподвижника Гитлера и Геринга во всех их преступлениях, и вытащила защита на свидетельскую трибуну для того, чтобы его лжепоказаниями обелять фашизм.

Когда Руденко спрашивает Мильха, как же он, фельдмаршал, может объяснить, что, с одной стороны, война, по его словам, была вызвана якобы намерением Советского Союза напасть на Германию, а с другой стороны, уже в 1940 году генштаб разрабатывал планы нападения на Советский Союз, Мильх, совершенно прижатый к стене, опустив голову, вынужден сам опрокинуть воздвигнутую защитой концепцию о превентивной войне.

Тем, кто присутствовал на процессе, запомнился допрос ближайшего помощника Гиммлера, обер-группенфюрера СС Бах-Зелевски. После нападения на Советский Союз он был назначен высшим руководителем СС и полиции в тыловом районе центрального направления действий войск, а со временем — начальником всех войск по борьбе с партизанами. Он из личного опыта знал об убийствах миллионов ни в чем не повинных людей.

Бах-Зелевски заявил, что еще в начале 1941 года Гиммлер в Ве-зельсбурге заявил: «Целью похода на Россию является истребление тридцати миллионов славянского населения».

Вот как вспоминает эпизод перекрестного допроса Бах-Зелевски помощник главного обвинителя генерал-лейтенант М. Ю. Рагин-ский:

«Казалось, для защитников при данных обстоятельствах самым благоразумным было бы молчать. Понукаемые подсудимыми, адвокаты снова пошли в «атаку». Но тут сработал бумеранг, который, как известно, после броска, описав замкнутую кривую, возвращается к метателю».

Адвокат Экснер: Знаете ли вы, что донесения, которые вы посылали Гиммлеру относительно мероприятий, проводимых вами, Гиммлер передавал непосредственно фюреру?

Бах-Зелевски: Разрешите мне ответить на этот вопрос более подробно (и он очень обстоятельно рассказал о постоянном контакте между его штабом и военными инстанциями, включая генеральный штаб сухопутных сил, о взаимном обмене донесениями и т. д.).

Экснер, не оценив ситуации, продолжал задавать вопросы. На один из них он получил такой ответ.

Бах-Зелевски: Господа из верховного главнокомандования вооруженными силами сами мне здесь подтверждали, будучи уже в плену, что они получали эти донесения во время обсуждения обстановки.

Бумеранг завершил свой полет. Во время перерыва Геринг неистовствовал:

«Это грязная вероломная свинья! Он ведь самый кровавый убийца, продающий свою душу, чтобы спасти свою вонючую шею».

Штамер: Известно ли вам, что Гитлер и Гиммлер особенно хвалили вас за жестокость мероприятий, которые вы проводили в отношении партизан и за которые вас и наградили?

Бах-Зелевски: Все мои награды, начиная от пряжки к железному кресту, я получил за действия на фронте от военного командования.

Тома. Считаете ли вы, что речь Гиммлера, в которой он потребовал, чтобы 30 миллионов славян были уничтожены, отражала его личное мировоззрение, или это мировоззрение, по вашему мнению, являлось вообще национал-социалистским мировоззрением?

Бах-Зелевски: ...Я считаю, что это явилось логическим следствием всего нашего национал-социалистского мировоззрения.

Тома: Сегодня?

Бах-Зелевски: Сегодня.

Тома. А какое мнение у вас было в то время?

Бах-Зелевски: Тяжело прийти немцу к такому заключению. Мне многое потребовалось для этого.

Когда Бах-Зелевски, закончив показания, проходил мимо Геринга, тот прошипел, но так, что услышали все: «Швайнехунд!» (Паршивая собака. — Прим. авт.)

Кровь бросилась в лицо фон Бах-Зелевскому, но он ничего не ответил. После этого инцидента свидетелей уже не водили мимо скамьи подсудимых. Теперь их путь лежал через дверь, которой обычно пользовались переводчики. А Герингу начальник тюрьмы полковник Эндрюс прочел нотацию и в наказание лишил на неделю табака.

Однако Геринг оказался недалек от истины, применив к Бах-Зелевскому эпитет «швайнехунд». Этот эсэсовец действительно был кровавым палачом. Тем не менее, позднее, оказавшись в Западной Германии, он с легкостью сумел избежать ответственности за свои преступления во время войны. Лишь по прошествии 15 лет его арестовали и судили в Нюрнберге. Но не за убийство сотен тысяч славян и евреев, а за то, что при подавлении так называемого путча Рема («ночь длинных ножей». — Прим. авт.) в 1934 году он расстрелял восточно-прусского помещика фон Хоберга (который сам был эсэсовцем, но в отношении его у Гитлера имелись какие-то подозрения). Бах-Зелевского осудили всего на четыре с половиной года, зачли предварительное заключение и вскоре выпустили. И даже назначили солидную пенсию.

До сих пор публикуются лживые утверждения, что на Нюрнбергском процессе ограничивали в правах немецкую защиту.

Исследование и обсуждение обстоятельств дела осуществлялись на основе оправданного многовековой практикой принципа состязательности.

Другое дело, что часто усилия адвокатов по причинам, от них не зависящим, не достигали цели, а подчас приводили к противоположным результатам.

Терпимость судей, их стремление избежать ограничений в защите исключали всякую возможность подвергнуть сомнению объективность ведения Международного военного трибунала.