Ныне и присно - [7]
Наталья порылась в висящей на запястье сумочке, на свет появилась новая «чупа-чупсина». Полные губы призывно вытянулись, конфета исчезла за щекой…
Сергей вытер вспотевший лоб.
— Пойдем в зал? — невнятно промурлыкала девица.
— В зале душно, потом воняет… — глядя чуть в сторону пробормотал Шабанов, — а на улице солнце полночное, птички… Лепота!
Наталья задумчиво почмокала конфетой. «За дискотеку сто рублей отдано — читалось на глуповатой мордашке, — а чего я на улице не видала? Птичек?!»
— Между прочим, в кафешке за углом пломбир с тертым шоколадом, кофе-гляссе со взбитыми сливками… и народу никого, — продолжал искушать Шабанов.
Девица скорчила презрительную гримаску. «Всего лишь кофе?!» — куцая, как заячий хвост мыслишка не нуждалась в озвучивании. Сергей заговорщицки подмигнул.
Наталья вздохнула и тряхнула завитыми локонами — словно на подвиг решилась.
— Ну если кофе… то с коньяком. Сливок я и дома поем!
— Как скажешь, — покладисто согласился Сергей и, подхватив девицу под руку, заторопился к выходу. Тратить последнее на коньяк не хотелось… но куда денешься?
Затем были мороженое, и кофе, и «два по сто» от плевавшего на возраст клиентов бармена, и прогулки в обнимку по слегка опустевшему к ночи городу… и подъезд серегиной семиэтажки с непременной бабкой на скамейке у крыльца…
«У-у, старая грымза! — Сергей мельком зыркнул на одетую в линялое черное платье и темно-коричневую шерстяную кофту старуху, — сидела бы дома, телик смотрела!»
Вслух же, приторно улыбнувшись, поприветствовал:
— Здравствуйте, бабушка Ашхен! Не спится?
— И не говори, Сережа-джан! — охотно закивала бабка. Все годы проклятые…
Острые колючие глазки царапнули девицу, бесцветные губы неодобрительно поджались, сухонькие пальцы машинально поправили черный траурный платок.
«Наверняка матери настучит, зараза!» — угрюмо подумал Шабанов, ныряя в подъезд. — «А-а, ну и ладно…»
Целоваться начали еще в лифте — жадно, словно пытались загрызть друг-друга… а секс, несмотря на все серегино усердие, получился сереньким и утомительным, как разгрузка вагона с подгнившей капустой. Наталья старательно выгибалась, стонала, изображая оргазмы, подсмотренные в эротических фильмах позы сменяли одна другую… и все без души, на чистой технике.
Наконец показушные страсти утихли, Наталья дотянулась до лежащей на стуле сумочки, достала очередную конфету. Сергей лежал, закинув руки за голову и уставившись в потолок. Молчание давило бетонной плитой, но и говорить было не о чем…
— Ты у меня второй… — ни к селу, ни к городу объявила девица и потупилась.
«Ага… в каком десятке?» — мысленно усмехнулся Сергей, но вслух не сказал ничего. Лениво повернувшись к девице он прикусил напряженно торчавший сосок. Наталья охнула и часто задышала. Шарик «чупа-чупса» по-прежнему круглился за щекой. Изо рта девицы несло синтетическим ароматизатором… и сама Наталья вдруг показалась Сергею насквозь синтетической, как надувная кукла в секс-шопе.
Сергей встал, голышом прошлепал к окну. За стеклом сонно ворочался город… провонявший бензином, одноразовым пластиком и несбывшимися надеждами…
— Знаешь, Наташа… — бросил Шабанов не оборачиваясь, Расставаться нам пора. Тебя мама еще не потеряла?
— Ч-ч… что?! — оторопело переспросила девица, едва не подавившись конфетой.
— То! Собирайся и уматывай.
Сергей присел на подоконник — так, чтобы видеть происходящее в комнате: подставлять спину разъяренной фурии — а она сейчас разъярится! — мог разве что законченный идиот.
Наталья вскочила, путаясь в тряпках, принялась торопливо одеваться…
— Гад! Скотина!
Девица театрально всхлипнула, трясущиеся от обиды руки дергали неподдающуюся «молнию» платья.
— Знаю, — равнодушно согласился Шабанов.
Наталья, подхватив сумочку, выскочила на лестничную площадку. Громко — до хруста штукатурки — хлопнула дверь. Сергей поморщился и пошел запирать замок.
На столе в пустом пивном бокале увядала забытая роза.
Он шагнул из прихожей в комнату… точнее попытался проем двери затянула невидимая пленка.
— Н-не понял, — пробормотал Сергей, машинально упершись в преграду.
Пленка мягко спружинила, оттолкнув его назад. Сердце испуганно трепыхнулось, готовое провалиться в желудок.
Преграда начала мутнеть, комната за ней быстро погружалась в неприятно знакомую сизую дымку.
— Какого хрена?! — взревел, будя ярость, Шабанов и, выставив вперед плечо, ломанул со всей дури.
Пленка натянулась… и лопнула. С тихим треском статического разряда. Сергей пролетел сквозь странный пахнущий горьким дымом полумрак… чтобы удариться о шершавую бревенчатую стену. Ноги запутались в ворохе устилавших пол шкур… оленьих шкур… Обдирая плечо о плохо ошкуренные бревна, Шабанов сполз на пол.
Опять?! Сергей застонал. В глюки больше не верилось. Не бывает таких глюков! Пропади оно все пропадом!!!
— Совсем плохой твой сын, Агафья. Не знаю я, как ему помогать, — ржавым напильником проскрипели за спиной.
Сергей осмотрелся — строжко, сквозб полуприкрытые веки. У горящего в центре тесной избушки очага сидел одетый в меховую куртку-печок толстый лопарь. Заплетенные в тонкие косички черные с густой сединой волосы обрамляли иссеченное полярными ветрами лицо. Утонувшие в морщинах подслеповато прищуренные глаза смотрели на замершую у низкой двери женщину, судя по расшитому бисером сарафану и убранным под платок волосам — русскую. В левой руке лопарь держал похожий на широкое блюдо бубен, пальцы правой машинально выбивали по натянутой коже тихий завораживающий ритм. Ведун… нойд, если по-лопарски.
Наш мир от абсолютного зла отделяет лишь очень тонкая грань, и большинство людей в погоне за наживой, сами того не замечая, ежедневно делают эту грань еще тоньше. Зло приходит в наш мир все чаще, и проявления его все отвратительней. Лишь горстка храбрецов, именующих себя Серыми Ангелами, противостоят этому, но до победы еще очень далеко. Ведь Брызги зла разлетаются повсюду.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Повесть о рыбаках и их детях из каракалпакского аула Тербенбеса. События, происходящие в повести, относятся к 1921 году, когда рыбаки Аральского моря по призыву В. И. Ленина вышли в море на лов рыбы для голодающих Поволжья, чтобы своим самоотверженным трудом и интернациональной солидарностью помочь русским рабочим и крестьянам спасти молодую Республику Советов. Автор повести Галым Сейтназаров — современный каракалпакский прозаик и поэт. Ленинская тема — одна из главных в его творчестве. Известность среди читателей получила его поэма о В.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.