Нужный образ - [5]

В комнату медленно въехал в инвалидном кресле человек, которого я не забуду до самой смерти. Я помнил его сильным, теперь он был изможден и согнут. Худое, землистого цвета лицо пылало от гнева, глаза, прикрытые нависающими густыми бровями, были холодны как арктический лед. Большие жилистые руки легко крутили покрытые резиной колеса, и кресло, наконец, остановились перед столом. Старик взял из паза сбоку кресла тяжелую, с металлическим наконечником трость, сложил руки на большом серебряном набалдашнике и, наклонившись вперед, пристально посмотрел на Джентайла. Оба изучали друг друга в долгие и напряженные мгновения.

Наконец в гнетущей тишине раздался глубокий и жесткий голос:

— Я только что выслушал весь твой бред, Джентайл. Слушал, и меня тошнило.

— Мне кажется, мы не договаривались о встрече, сенатор, — спокойно заметил Джентайл.

Старик свирепо взглянул на него:

— Я не нуждаюсь в специальных приглашениях, чтобы говорить с тобой, сэр!

Джентайл облизнул губы:

— Сенатор, мне кажется, это не лучшее время и место…

Старик с грохотом опустил трость, подчеркивая каждое слово:

— Что может быть лучше, сэр, Сити-Холла, который ты втаптывал в грязь все эти годы? — он ткнул пальцам в Джентайла, который продолжал невозмутимо смотреть на него. — Хочешь стать губернатором! А, Джентайл?! А потом президентом? Господи, ну и наглость! Говорю тебе, Джентайл, я скорее увижу тебя в аду, чем позволю тебе и твоей шайке попасть в Олбани и Вашингтон! Богом клянусь!

Старик поднял трость и грохнул ею об пол. Блестящий наконечник покатился через всю комнату и остановился у ног толстого репортера с записной книжкой. Он поднял наконечник и стал машинально подбрасывать его в руке.

Ожесточенное, костистое лицо старика притягивало к себе внимание, а голос был столь жесток и холоден, что у меня по спине поползли мурашки.

— Я уничтожу тебя, Джентайл. Уничтожу тебя и покажу людям штата, всей стране, что ты есть в действительности.

Он медленно повернулся к уставившимся на него людям, изучил их и что-то пробормотал. Если бы презрение жгло как кислота, на толстом ковре появились бы дыры. Затем, не добавив ни слова, он медленно развернул кресло. Люди расступились, как бы поглощая кресло, и толпа сомкнулась. Дверь закрылась, у всех вырвался вздох.

Наконец тишину прервал чей-то дрожащий смешок. Потом кто-то выдал ироническое замечание, и остальные присоединились к нему. Но веселое, праздничное настроение улетучилось как туман в полночь. Возникло чувство неуверенности и страха.

— Отложим на другой раз, — сказал я лидеру из Куинза. — У него и без нас голова забита.

Пробиваясь к выходу, я услышал, как один из репортеров возбужденно рассказывал другим о столкновении в пресс-комнате. Еще один заголовок.

— Сенатор Шеннон, — горько заметил мой спутник, — когда-то был большим человеком, а теперь — редчайший сукин сын в стране. Когда партия просила его помочь в борьбе с Джентайлом в его первой кампании, он сказал нам, чтобы мы плюнули на это дело. А вот теперь он почему-то взъелся!

Он взглянул на меня:

— Вы ведь друзья, Маккул?

— Он был лучшим из членов комитета по иностранным делам, — произнес я.

— Да он был как слон в посудной лавке! Господи Иисусе, я помню его охоту за госдепартаментом!..

— Теперь это все история, — ответил я вместе с прощальным взмахом руки.

Мой нос всегда отличался деликатностью, и сейчас горький запах политики большого города стал уж слишком сильным.

На улице воздух был свежим, морозным и чистым. Люди в роскошных пальто с таинственным видом творцов судеб спешили к ожидавшим их поблизости кадиллакам. Как только я спустился, подъехала большая машина Маллади, шофер выскочил и открыл ему дверцу. Подошел Барни, во рту у него торчала большая сигара.

— Привет, Барни, — сказал я, рассчитывая, что когда вокруг так много людей, он не попытается врезать мне по физиономии, вышибая зубы.

Барни резко остановился, его маленькие глазки сузились, потом вспыхнули.

— Финн! Финн Маккул! Рад тебя видеть, дружище!

Мы обменялись рукопожатиями, а вокруг стали собираться люди Барни.

— Я вижу, ты все еще в весе пера, — произнес он. Барни вытащил сигару изо рта и заявил окружающим нас идиотам: — Финн Маккул — великий человек из Вест-Сайда. Великий политик. Да еще ученый, так-то.

Он повернулся и впился в меня взглядом:

— Ты все еще читаешь, пока глаза не начнут вылезать, а Финн?

— Одну или две книги прочел, — ответил я.

— Сходил бы в клуб, одарил бы нас визитом, — продолжал он. Потом оглянулся и зашептал мне на ухо: — Я бы хотел поговорить о том парне.

— О Джентайле?

— О нем. Он силен и может принести нам массу неприятностей.

— Да, говорят.

— Как у него дела с ребятами из Вашингтона?

— Может, сейчас его ждет у телефона президент.

Барни засунул сигару в рот и криво усмехнулся.

— Знаешь, Финн, ресторан Салливана по-прежнему на Восьмой авеню. Может, как-нибудь вечерком отведаем там чудесную тушеную баранину?

— Возможно, Барни.

Теперь он смотрел через мое плечо, я обернулся и увидел молодого, хорошо одетого негра. Создавалось впечатление, будто его лицо высечено из куска черного мрамора. Глубоко посаженные глаза, высокие скулы и тонкий нос. Он нес толстую папку.