Нужны ли новые переводы Шекспира - [4]

Отклонения идут по самым различным линиям. Там, где Шекспир дает всеобъемлющую формулу:

От прекрасных творений [подразумевается - божьих]

Мы ждем потомства...

у Маршака эта формула сужается:

Мы урожая ждем от лучших лоз.

Там, где Шекспир неясен и требует разгадки:

Но ты, обрученный с твоими собственными глазами,

Питающий пламя своей свечи топливом собственной

физической природы,

мы в переводе получаем абсолютно ясное:

А ты, в свою влюбленный красоту,

Все лучшие ей отдавая соки.

(Сонет 1)

Иногда, наоборот, исчезает характерный для Шекспира сплав прозаической (даже терминологической) конкретности с высокой поэзией.

Неутомимое время уводит лето

В объятия гнусной зимы, которая полностью поглощает его.

Холод останавливает соки, опадает некогда крепкая листва,

Красота заносится снегом, и всюду запустение.

Тогда, если бы не осталось похищенной у лета эссенции [то есть

дух_о_в],

Текучей узницы, запертой в стеклянные стены,

Произведения красоты исчезли бы вместе с красотой,

И не осталось бы ни ее, ни воспоминаний о том, какой она была.

Но цветы, подвергнутые сухой перегонке, при встрече с зимой

Теряют только свою внешность; их сущность продолжает жить.

В переводе все это сделано очень легко, очень изящно, но образная система крайне упрощена. Кроме того, появились - что у Маршака бывает в общем редко! - привычные, почти стандартные словосочетания: "дней безудержный поток", "сумрак зимних дней", "белый плащ зимы", а главное, вы с трудом догадываетесь, что речь идет о духах.

Часов и дней безудержный поток

Уводит лето в сумрак зимних дней,

Где нет листвы, застыл в деревьях сок,

Земля мертва и белый плащ на ней.

И только аромат цветущих роз

Летучий пленник, запертый в стекле,

Напоминает в стужу и мороз

О том, что лето было на земле.

Свой прежний блеск утратили цветы,

Но сохранили душу красоты.

(Сонет 5)

Конечно, стихотворение Маршака прелестно, и, конечно, критиковать легко, а вот попробуй переведи! Спасибо Маршаку уже и за то, что он первый в русской поэзии донес до нас хотя бы эту самую эссенцию, хотя бы напоминание о красоте. Но не говорить о том, что отделяет его изящные, легкие, плавные стихи от причудливых, порой корявых фантасмагорий Шекспира, мы сегодня не вправе.

И я вполне представляю себе, что, возьмись за эти переводы, скажем, Цветаева, она прильнула бы именно к сумбурному, непонятному, взвихренному Шекспиру и создала бы нечто совсем иное, вероятно менее логичное, но, может быть, более эмоциональное и страстное.

Так или иначе, совершенно очевидно, что переводы Маршака, каким бы они сами по себе ни были ценным вкладом в русскую поэзию и как бы хорошо ни передавали отдельные стороны шекспировского творчества, оставляют еще много места для работы других переводчиков.

И здесь мы подошли к своей собственной проблеме, к своим собственным мукам и собственному бессилию.

Я прочел подряд несколько томов последнего издания Шекспира. Высказываться о нем подробно мне, как участнику этого издания, не к лицу. Но все же несколько слов я скажу.

Все издание сделано очень культурно. Быть может, шекспироведы найдут какие-то недостатки в аппарате, какие-то отдельные смысловые ошибки, но мне все это в глаза не бросилось. Некоторые переводы попросту очень хороши, мне, например, понравился "Макбет" Корнеева, три пьесы, переведенные Донским. И все-таки, когда читаешь все подряд, возникает чувство глубокой неудовлетворенности, причем я отношу это и к своим собственным переводам. Уж слишком все это у нас аккуратно, слишком чисто прибрано и подметено.

Шекспир был величайшим гением, но ведь это был в каком-то смысле гениальный варвар. С простодушием и смелостью варвара он изобретал новые слова, соединял несоединимое, придумывал дикие, ни с чем несообразные метафоры для выражения самых обыкновенных вещей. И в этой стихийной силе языкотворчества и образотворчества не имел себе равных.

Чувствуется ли все это в наших переводах?

Шекспироведы потратили немало сил, ума, таланта и изобретательности, чтобы разъяснить у Шекспира темные места. Спасибо им за это, и, конечно, ни один современный переводчик без науки о Шекспире обойтись не может. Но темноты темнотам рознь. В поэзии бывает и темнота внезапного озарения, логически не подготовленного всплеска вдохновения, и поэтому переводчик вовсе не в каждой строке должен быть шекспироведом. Вообразите, что получилось бы, если бы иностранный переводчик переложил на язык классической ясности и простоты все темные места Пастернака, или Хлебникова, или той же Марины Цветаевой.

В английских словарях попадаются слова, которым даже не дается никакого объяснения и сказано только, что они изобретены Шекспиром. А в наших переводах много ли найдется изобретенных нами слов?

Я читал исследование одного английского ученого о сравнительном количестве слов, которыми пользуются разные говорящие твари. Он начинает с животных, принимая за слово каждый звук, отличающийся чем-либо от других издаваемых этим животным звуков. И получается, что у человекообразной обезьяны, скажем у гориллы, 119 слов. Крестьянин Южного Уэльса обходится 2500 словами. Человек, окончивший философский факультет Оксфордского университета, употребляет в среднем 7-8 тысяч слов.