Нуменал Анцельсы - [64]

Что Шлейсер мог на это сказать? Он понимал одно: природа прекрасно обходится без всякого рода философий. Человеку же свойственно предаваться аутизму — бежать, отстраняться от действительности, погружаться в мир несуществующих видений или фантазий. При этом каждый вправе верить в свою точку зрения, потому как это освобождает от необходимости ее доказывать. С той колокольни, на которую зашвырнула его жизнь, он теперь смотрел на мир, Каскадену, Даир, партнеров по несчастью не то что снисходительно, а как бы отвлеченно, как существо из другого измерения. Несомненно одно: объяснять что-то Филу или спорить с ним так же глупо, как, например, прокладывать курс «Ясона» с помощью логарифмической линейки. Поэтому он ответил так:

— Старайся без необходимости не приумножать проблем. Чего не знаешь, лучше избегай. Не забивай голову тем, чего не можешь доказать. И вообще, старайся меньше думать.

— Да, — согласился Фил. — Если и есть смысл о чем то размышлять, так это о насущном… Чего мы здесь ждем? Не знаю. До тебя мы не раз касались этой темы. А что? Насколько известно, алхимики так и не нашли ни золота, ни эликсира долголетия. Но поиск многих из них спас от болезней, разочарований, разладов с семьей или с самим собой, а то и от смерти. Была цель, хоть и призрачная. И с этим приходится считаться.

Шлейсер считаться не собирался, но промолчал. Свою цель он призрачной не считал. Хотя в значительной мере был с Филом согласен.

— Самое страшное здесь — это лень, — продолжил тем временем океанолог. — Лень, которая убивает всякое желание двигаться. Ощущение того, что в объеме миллиарды кубических световых лет, кроме тебя нет ни одного мыслящего существа, поначалу доставляла мне истинное наслаждение. Возможно, сейчас ты испытываешь то же самое. Но потом, когда ушло чувство новизны, наступило время депрессии. Все валилось из рук. Даже осознание наконец-то обретенной свободы перестало согревать душу. Хотелось только одного: лечь, не шевелиться и ни о чем не думать. Даже злость куда-то пропала… Но потом — странное дело — какая-то сила толкнула изнутри, заставила выдраться из прострации и заняться хотя бы чем-то, и все лишь для того, чтобы опять не сорваться в треклятый, напитывающий сердце ядом ленивиарий. Я вдруг научился находить различия в однообразии, ценить малое, радоваться мельчайшим событиям, на которые раньше никогда бы не обратил внимания. Мы все через это прошли. У тебя, наверное, такого не будет. Как-никак, ты годами обращался неведомо где и, конечно же, все это знаешь.

Шлейсеру не хотелось развивать эту тему, поскольку ничего нового она не давала. Он действительно имел полное представление о том, что такое настоящее одиночество, причем не понаслышке. И еще. Знал бы Фил, в каких передрягах приходилось ему бывать. Да еще с партнерами, которые при случае не упускали возможности дернуть черта за хвост. Почему-то вспомнилось, как порой в разгар обсуждения вариантов предстоящих экспедиций — а им нередко предоставлялось право первоочередного выбора — Снарт вдруг вскакивал и, размахивая руками, как ненормальный орал во всю глотку: «Пеклеца побольше надо! Пеклеца!..»

Порыв шалого ветра хлестнул по кустам, взрябил просвечивающую сквозь листву гладь речной заводи. Горизонт окончательно заволокло туманом. Контуры местности смазались, потерялись. По-прежнему моросил дождь. Влажно блестели сиреневые с переходом в чернь листья, больше напоминающие метелки из узких ленточек и волокон.

В лесу и прибрежных зарослях протекала своя жизнь. Создавалось впечатление, будто там что-то усердно пилили, рубили, рвали, дробили. Некоторые звуки даже напоминали карийон[57]. К ним добавлялись щелканье, звяканье, дребезжание, гудение, удары.

«Хигак-хитак, хигак-хитак!..» — полная имитация вгрызающейся в дерево двуручной пилы.

«Кахх-х!.. Кахх-х!.. Клак-клак!.. Бр-р-р-р!..» — первое время Шлейсер никак не мог привыкнуть к манере общения местных обитателей. Их призывы доставали его везде, в любое время суток, отвлекали и не давали спать.

«Крэкс-крэкс!.. ЖЖЖ!.. Дрррык-к!.. УУУУ!.. Хр-р-р!..»

— Дьявол! Когда уже перегрызутся между собой эти мерзкие твари?! — Фил даже в лице изменился после того, как ему на голову неведомо откуда свалились сразу три крупных волохатых жука-ногобрюха.

У каскаденианской фауны в ареале ее обитания еще не было врагов. Еды в виде всеразличных салатов хватало на всех. Это уже позже, когда эволюция войдет во вкус и если, конечно, жизнь здесь не прервется, они покончат с вегетарианством и примутся друг за друга.

— Как ты думаешь, кому в таких условиях легче: тупице или умному? — спросил Шлейсер, в свою очередь смахивая с колен заблудившуюся жужелицу.

— Трудно сказать. С одной стороны тупица легче приживается, меньше страдает о потерянном. Однако с другой, ему быстрей надоедает окружение. Не зная чем заняться, он начнет изводить соседей, донимать их и скандалить. Умный же всегда найдет себе занятие, а значит, окажется более приспособленным. У нас все нашли себя в новой ипостаси. Как видишь, каждый по-своему.

Облачность приподнялась. Дождь прекратился. Но напитанные влагой кусты продолжали гнуться к земле и при малейшем прикосновении сыпали брызгами.