Нуменал Анцельсы - [63]

Со стороны реки заскрипел гравий. Шлейсер насторожился, но тут же расслабился.

— Фил, — позвал он, радуясь возможности отключиться от тягостных дум. — Иди сюда. Посмотри, что я раскопал.

Из прибрежных кустов вынырнул океанолог. Заметив Шлейсера, он удивился:

— Что ты тут делаешь? В такую погоду?!

Шлейсер рассмеялся:

— Я то, ладно. У меня всегда так. Испытываю степень несоответствия внешнего состояния внутреннему содержанию. Люблю, понимаешь, дождь. А что ты здесь делаешь?

Фил подошел. Увидев прислоненную к ограде сковороду, удивился еще больше:

— Зачем ты ограбил Дзетла?

— Заходи, — пригласил Шлейсер, тщетно пытаясь сдвинуть будто вросшую в землю калитку. — Посидим. Помянем, так сказать, приличествующим словом.

Фил с величайшим трудом пропихнул плотное тело в так и не увеличившуюся в размерах щель и уселся рядом с кампиором.

— Вот так всегда, — вздохнул он, явно не испытывая при этих словах ни капли сожаления. — Стоит меня кому позвать, я тут же все бросаю и мчусь на зов в любое время и, заметь, при любой погоде.

Шлейсер снова рассмеялся:

— Знаем. У тебя одно на уме. Было бы с кем поболтать. Что скажешь? — он указал на покрытую пленкой влаги табличку.

— Когда-то в этой божьей обители было очень даже мило, — отозвался Фил. Его КЗУ был настроен почти на полную герметизацию. Открытыми оставались только лицо и уши. Руки обтягивали тонкие, почти прозрачные перчатки. Герметичный шов соединял ботинки с обшлагами брюк. Со стороны казалось, что он одет в закамуфлированный под лиловое окружение росток лепидодендрона.

— Зачем ты так замуровался? — спросил Шлейсер, наоборот, укоротив до локтей рукава своего комплекта.

— Проверяю одно предположение. А это требует максимальной стерильности. — Фил поправил пояс и Шлейсер только сейчас обратил внимание, что к его униформе прикреплены вроде патронташа кассеты с набором пробирок.

— Не могу понять, — продолжил он в ответ на немой вопрос Шлейсера. — Почему здесь нет рыб? По логике вещей всякие там ползающие по дну уродины должны прежде всего эволюционировать в плавучие формы, а уже потом на основе плавников научиться ходить. Но они, почему-то минуя естественную стадию, сразу полезли на сушу. Спрашивается — почему?

— Наверное, на то есть причины, — не сразу отреагировал Шлейсер. — Не забывай, все они зоофиты. А значит, жить могут только в условиях доступности «топлива» для фотосинтетических реакций. Понятно, на поверхности света больше. Вот они к нему и тянутся.

— Сначала я тоже так думал, — отмахнулся Фил. — Но все равно не сходится. Здесь немало мест, где глубина не превышает пары сотен метров. Казалось бы, пусть осваивают континентальный шельф, озера, реки. Но не хотят.

— Почему?

— Причин может быть только две. На эту тему я уже говорил с Тибом. Либо структура местной воды такова, что она не растворяет кислород, либо эволюция почему-то «забыла» применить для местных форм принцип жаберного дыхания.

— И что ты проверяешь?

— Тиб посоветовал набрать статистику по разным типам водоемов. А это не одна тысяча проб. Вот и копаюсь.

Шлейсер в очередной раз подивился своеобразию мышления делинквентов и упорству, с каким они пытаются оградить себя от одичалости. И ведь не эргастул [55] здесь. И даже не эргастерий [56], где тоже все основано на принуждении. Все они диспозитивны — имеют выбор. Никто ими не руководит, никто их не наставляет. Видимо, в каком-то отношении ему еще далеко до них.

— Скажи, — он решил сменить тему. — Кто соорудил эти памятники? И зачем надо было придавать могилам в общем-то обычных, ничем не примечательных людей такую, чуть ли не шаржированную монументальность? Ведь понимали: следить за ними никто не станет. Понятно, можно выставить знак на безатмосферном космоформе, где он может продержаться в неизменности миллионы лет. А здесь?! Еще немного, и растительность закроет эти творения. Выветривание источит камень. И все…

— Трудный вопрос, — поразмыслив, ответил Фил. — Первое время, пока не заросло, это место действительно впечатляло. Я даже сделал несколько набросков. Будет время — посмотри в запаснике. Думаю, авторами этих композиций двигало отчаяние и страх перед будущим. Возможно, неосознанно. У нас так и осталось что-то от дикарей. Столкнувшись с чем-то необъяснимым, мы спешим задобрить таинственные силы всякого рода уснащениями. В том числе и архитектурными. Иногда я сам готов принести жертву или помолиться тому, кого не знаю. Почему?.. Потому, что не могу понять смысла целесообразности сущего.

— Поясни. — Шлейсер еще не понял, куда клонит Фил.

— Все в живой природе либо кем-то поедается, либо применяется высшими формами для своего благополучия. А что с человеком? Ни мясо, ни кости, ни кожа ни на что не идут. Люди хоронят своих мертвецов, нарушая тем самым принцип биологической целесообразности. И никто от этого ничего не имеет. Может, кем-то используется человеческая биоэнергия? Тогда мы — это отражение неких высших сущностей, которые, подобно некритам-энергофагам, для сохранения баланса в природе, каким-то образом нас употребляют. Но как это происходит? А главное, с какой целью? Мы этого не ведаем. Мы даже не понимаем, кто мы есть. Космозавры! Стадо интеллектуальных дикарей, предназначенных для чего-то в исполнении кого-то. Конечно, нас каким-то образом используют. А вот как, мы того не знаем.