Нуменал Анцельсы - [44]

Самым же необычным случаем проявления закулисного параморфизма, и тому он тоже стал свидетелем, было превращение Неафида — овер-драйвера транспортной компании «КосТра» — в вайвмена. Управляемый им транспорт «Протазан» ушел на запланированное графиком задание. Шлейсер остался погостить у отца в лунной Реголиде. Следующим рейсом Неафид должен был перебросить его снаряжение на открытую в поликомпонентном охвостье периферийного рукава безатмосферную, но интересную в плане энергетического сырья планету Эсхаторан. Неафид сдал груз каталогизирующим спутники Мильвесты изыскателям и отправился в обратный путь. Но в инфорт-системе опять произошел сбой. Сам «Протазан» с его содержимым материализовался, как и должно быть — без отклонений. Но Неафид, мало того, что превратился в стопроцентного «хомо кибертикуса», так еще и трансформировался в некую, никогда ранее не встречавшуюся субстанцию. Он стал как бы наполовину частицей, наполовину волной. Его тело приобрело полупрозрачный вид с размытыми контурами, а мозг и внутренние органы продолжали функционировать, хотя по логике вещей должны были разрушиться под действием света. Он дифрагировал, интерферировал, просачивался через отверстия, с равной долей вероятности отражался от материальных преград и проходил сквозь них. В общем, вел себя как электрон в микромире или фотон при контакте с полупрозрачным зеркалом. Перемещался он пульсациями, то появляясь, то исчезая из вида, и даже время от времени раздваивался. Движения его сопровождались оптической волной, а то и рябью, следовавшей вслед за ним и со всех сторон его окружающей. По поводу происхождения человека-волны высказывались самые разные, в том числе и эйдетического толка предположения. Допускалось даже, что настоящий Неафид остался в вакууме, а здесь воспроизвелся его вневременной фантом, телетаксическая проекция. Но почему тогда отразившиеся столь нетривиальным образом на его геноме преобразования не коснулись инфорт-матриц неодушевленных предметов, артинатора, да и самого «Протазана» тоже?..

Расшифровка той скудной информации, которую успел записать телеквантор, показала, что Неафида, возможно, на какой-то миг зашвырнуло в безмериум или скрутило в струну многомерности, а может и завязало в какой-то более сложный топологический узел, где, к примеру, геометрическая плоскость может иметь одну или разделяться более, чем на две поверхности, центр симметрии находится везде, радиус любой произвольно взятой окружности бесконечен, а линии короче прямых… А может произошло что-то другое. Сам Неафид объяснить ничего не смог, потому как ничего не помнил и в момент перехода ничего не ощущал. Он был не в себе. Поэтому те бессистемные обрывки фраз, которыми он пытался что-то комментировать и которые никто не понимал, эксперты Амфитериата относили к проявлению реакций галлюцинативного характера и значения им не придавали. Вследствие диссипации волногена — а этот процесс, как ни пытались, но остановить не смогли — он испытывал страшные мучения. От болей не спасали никакие средства. Понимая, что дальнейшая жизнь лишена смысла, он стал просить об эвтаназии, как о единственном средстве, способном избавить его от страданий.

Много еще чего несуразного сталось за время становления инфорнавтики. Во многих случаях, чему в немалой мере способствовало нежелание Амфитериата делиться информацией, проявления сверхтрансляционной паранормальности получили разноречивую оценку и обросли небылицами, в результате чего уже не представлялось возможным отделить правду от вымысла…

Снарт, при всех его недостатках, а он был капризен и весьма своенравен, обладал по крайней мере тремя неоценимыми в условиях продолжительных экспедиций качествами. Он, в противоположность Шлейсеру, быстро осваивался в будь какой обстановке, легко сходился с людьми и, при неизменном статусе «души» любой компании, ни при каких обстоятельствах не терял присутствия духа. Впоследствии, когда к ним присоединились Аина с Гритой, именно он и Сета стали цементирующей основой, накрепко спаявшей экипаж. Сейчас же, извлекая из бездонной памяти и выдумывая по ходу все новые истории, он безуспешно пытался пронять леденящими кровь подробностями включившуюся в игру и оказавшуюся не менее острой на язык Сету, чем несказанно веселил Астьера.

Чего только не нагородил в пылу увлечения Снарт, пока «Ясон» подбирался к солнцу. У какого-то Эрнандеса будто бы на месте сердца появилась селезенка. У не менее неведомого Нернстона на месте ушей выросла вторая пара кистей рук. Трансмит Ротвальд, более известный в кругу любителей выпить как Алканавт Первый, стал жертвой необычной формы биологической интарсии. Из-за инактивации какой-то из родительских хромосом, его кожа, мало того что покрылась незаживающими язвами, так еще и располосовалась как у зебры на черные и белые ленты. У пилота Рушена при опробовании TR-линии к одному из набитых звездами асторгу в Козероге разом проявились все скрытые мутации, веками накапливающиеся в генах пращуров.

А что касается некоего Гольдъяйера из Управления галактической связи, о котором ни Шлейсеру, ни Астьру ничего не было известно, так тот вообще вернулся из рейса на корабле из чистого золота, после чего, не понимая как такое могло случиться, тронулся умом. «Необъятен космос, а ступить в нем некуда, — резонерствовал Снарт. — В общем, полный экзосценоз. Вахропоппер с квазимордовским мурлом. Хочешь, „модуриалом“ это назови. Хочешь, „мудариалом“. Тем, кто сгинул в пучине аконтинуальной квазимерности, стал экзотом, растворился в сонме инстантонов или остался в разобранном виде между пластами микро-макро-мегастениумов легче от этого не станет. И „макиавелизма“ у метакосма не убудет. И время не обратится вспять…»