Нуманция - [13]

Он освободил её, лёг рядом, нашёл её руку, но девчонка резко вырвала её, освободилась, чуть отстраняясь в сторону.

— Ты ни разу не сказала… — заговорил сам.

— А вы и не слушали! — ответила резко, поднеся пальцы к губам. — Сразу же назвали меня объедками… — Она словно бичевала его своими словами, тоном, наготой.

Марций промолчал, сухо сглотнул, переживая происшедшее. Таких чувств, таких эмоций оно было у него в первый раз, и за всё это он почувствовал вдруг нежность к ней, к холодной, обиженной.

— А как же Овидий? — спросил вдруг.

— Он был пьян! — резко ответила она и, приподнявшись на локте, подтянула на себя разорванную тунику. — Когда он проспался — он ничего не помнил…

— Хорошо, что ты не осталась у него: надоевших женщин он продаёт сутенёрам, они становятся проститутками, а женщины надоедают ему быстро…

Она усмехнулась:

— Вы так говорите, словно я должна быть вам благодарной за то, что стала вашей рабыней?

Он некоторое время помолчал, потом воскликнул:

— Да! Само провидение направило нас друг к другу. А если бы ты попала в руки солдат, я видел, что происходит с женщинами после такого — они сходят с ума! А те, что становятся волчицами, через несколько лет теряют былой облик…

— Зачем вы это говорите? Ждёте благодарностей? — громко усмехнулась. — Вы ничем не отличаетесь от других! Такой же насильник!

— Ты сама мне отдалась! — Он улыбнулся, смотрел в её профиль.

— Вы даже хуже Овидия, которого ненавидите! Он действительно насильник, а вы ещё хитрый и подлый…

— Эй, девочка! — Он удивился, вскинул брови.

— Коварный шантажист, слабак…

— Забываешься! По-моему, не я, а ты — моя рабыня… — Он поднялся и сел на подогнутую ногу, глядел сверху. Она смотрела вверх, в потолок, покусывая костяшку указательного пальца.

— Вы ведёте себя, как всякий плебей, эта ваша провинциальная ненависть… — Она скосила на него горящие глаза. Сегодня он поразительно многое ей позволял. — Если бы я была простой рабыней — вы бы давно уже выгнали меня или продали… Но вы тешите себя, свою плебейскую сущность… Доказываете себе самому свою состоятельность… Сами из себя ничего не представляете…

Он аккуратно стёр кровь с поцарапанной щеки, уж она-то точно из себя что-то представляет. Поймал её тунику и потянул на себя, открывая её тело. Девчонка вскинулась, приподнимаясь, недовольно нахмурилась, прикрывая обнажённую грудь рукой. Поискала вокруг, подыскивая, чем прикрыться. Но он опять поймал этот плащ, потянул на себя.

— Что вы делаете? — прошептала она и нашла другой плащ.

— Всю жизнь ты жила, не заботясь о хлебе, о питье, всё тебе подносили слуги, они делали причёски, одевали и обували, мыли и умащивали… К чему тебя готовили? К тому, что ты станешь женой какого-нибудь всадника, если повезёт — сенатора… Старого, облезлого, но богатого… Манеры, жесты, походка — всё для этого… Чтобы род твой в грязь лицом не ударил… А что вышло по жизни? Ты — рабыня простого римского солдата, ты его наложница, простого плебея без рода-без племени… Каково, а? Обидно? Сенаторская доченька… Подстилка центуриона! — Его понесло, он слышал себя словно со стороны, будто не сам говорил, но она разозлила его. А он — обидел её.

Она вскинула подбородок, поджимая дрожащие губы — ну и выдержка!

Она ничего не сказала, поднялась и, пошатываясь, ушла к себе, придерживая на груди плащ. Марций снова стёр с лица выступившую кровь, крикнул вдруг:

— Я что-то забыл, как тебя зовут! Как?.. Хотя, подожди, я сам вспомню… По отцу твоему… — уже добавил негромко, нахмурился:- Ацилия… Ацилия… Да-да… — усмехнулся.

Поднялся на ноги и прислушался. Там, в своём углу, девчонка плакала навзрыд, так, как он не слышал ещё от неё ни разу. Марций стиснул кулаки и вышел на улицу.

" Напиться бы сейчас…вдобавок ко всему…"

* * * *

Весь следующий день он не мог отделаться от навязчивых мыслей о ней, вспоминал её, её лицо, её гнев, её немое сопротивление. И всякий раз, когда она вспоминалась ему, он улыбался мечтательно и с нетерпением ждал вечера и ночи, желая опять обнять её, даже если она опять будет сопротивляться.

К обеду получил ошеломивший его приказ — пока ещё он центурион, его назначили на ночное дежурство по лагерю, а до вечера отпустили.

Он вернулся к себе, зашёл, снимая шлем, остановился у входа.

Рабыня сидела за столом с иглой и ниткой, шила себе новую тунику, к нему спиной, и, наверное, не услышала его.

Марций осторожно убрал шлем на пол, мягко ступая по коврам, прошёл к ней. Она не замечала его, поднимала руку с иглой, придерживая шитьё. Марций наклонился к ней, к затылку, вдыхая запах женщины. Волосы рабыня собрала на голове, завязала ярким платком, но они выбивались на шею тёмными завитками. Он осторожно втянул воздух через зубы, поймал её кисть с иглой.

Девчонка вскинулась от неожиданности, но упёрлась спиной в его грудь, спереди — стол. Марций поцеловал её в шею под затылком, прямо через волосы, но рабыня склонилась в бок, отворачивая голову, пыталась избегать его, но встать, пока он не позволит, не могла.

— Пустите… — попросила вдруг, сама даже не смотрит, глаза — мимо.

Марций отпустил её руку, упёрся пальцами в стол слева и справа от девчонки, ласкался разомкнутыми губами о её волосы на шее. Рабыня уже сидела прямо с твёрдой окаменевшей спиной, смотрела прямо перед собой. Ему казалось, что он даже слышит удары её испуганного сердца.