Нубийский принц - [4]

Я согласился не раздумывая. Перед сном я, как обычно, играл в интервью. Я был актером, который внезапно, на самом пике карьеры, получив “Оскара” за главную роль в биографическом фильме о Джеймсе Дине, бросил Голливуд и уехал в Боливию устраивать представления для детишек из трущоб. Уехал тихо, без всякой помпы, словно к друзьям на выходные. Засыпая, я твердо знал, что проснусь совсем другим человеком, но наутро вновь повторил формулу, которой привык встречать новый день: “Я Мойсес Фруассар Кальдерон, Ла-Флорида, 15-Б, чемпион мира среди неудачников”.

Мне хватило получаса на бесконечной свалке в окрестностях столицы, населенной тысячами нищих, чтобы снова забиться в истерике. Потом я немного отдохнул, и все прошло само собой. Каждый день мы давали несколько простеньких представлений, по большей части импровизированных. Детишки встречали наши незатейливые пьески радостным писком: один вид живых говорящих кукол приводил их в восторг. “Клоуны, клоуны идут!” — галдели они, завидев, как мы пробираемся к ним через кучи мусора. Жители свалки рылись в отбросах с утра до ночи, под палящим солнцем, в надежде отыскать хоть что-нибудь, что можно продать. По ночам почти все нюхали клей, чтобы заглушить голод. Порой кто-то из них воображал себя птицей и прыгал с телеграфного столба, чтобы разбиться или погибнуть, запутавшись в проводах. Почти у всех был мутный взгляд и нетвердая походка. Отличить сыновей от отцов и дедов было практически невозможно: в этом мире мало кто доживал до сорока лет, и мне приходилось встречать тридцатилетних, у которых уже были внуки. Наводнившие страну миссионеры, привыкшие бороться с общественными язвами при помощи проповедей, выступали против презервативов, несмотря на чудовищное перенаселение. Но сколько бы нищих ни рождалось на свет, отбросов хватало на всех. Согласно статистике, которую один из наших ребят считал вполне достоверной, на свалке жили около пятидесяти тысяч человек. Я не берусь описать густой смрад, висевший в воздухе не только над самой свалкой, но и на десятки километров вокруг. В этих джунглях отчаяния действовал только один закон, закон силы, и шестилетние малыши быстро учились драться, чтобы защищать свою добычу от старших. Клей поедал их мозг, но взамен приоткрывал двери в волшебный мир, где можно было вдохнуть полной грудью, выиграть чемпионат мира по футболу или сесть за руль роскошной тачки. Огромные семьи ютились в жалких лачугах, но в каждой на стене висел образок Девы Марии или Спасителя. Всякий раз, уходя со свалки под аплодисменты ее одурманенных наркотой обитателей, я зарекался возвращаться. По вечерам товарищи тащили меня в местные пивнушки, дешевые и грязные. Я спрашивал: “Вы действительно думаете, что это кому-то нужно? Вы правда считаете, что, нацепив клоунский нос, можно спасти мир?” А ребята, вместо того чтобы велеть мне заткнуться, принимались искать ответы на мои вопросы.

Я успел провести в трущобах три недели, не только выступая перед изысканной публикой, но и выполняя бесплатно всякую нехитрую работу — например, перетаскивал деревянные ящики, из которых местные жители сооружали свои лачуги, — или подменяя где-нибудь приболевших учителей математики, когда судьба свела меня с Роберто Гальярдо, аргентинцем лет тридцати, сутулым и огненно-рыжим; я не раз замечал, как он бродит по свалке, и принимал его за одного из своих собратьев. Но Роберто был не из наших. Мы повстречались в пивнушке, куда я забрел после захода солнца, в надежде слегка заглушить свою совесть и заработать право на мирный сон (средство было весьма действенным: в результате я мог проспать всю ночь, не терзая себя вопросами без ответов). Роберто поинтересовался, свободно ли сиденье слева от меня, и, получив утвердительный ответ, уселся за барную стойку. Разговор он начал весьма банально: “Да, жизнь здесь не сахар, что и говорить”. В ответ я честно поведал о себе и о том, как оказался в Боливии, а под конец признался, что, судя по всему, зря теряю время. Роберто заверил меня, что наши трущобы — настоящий райский сад по сравнению с нищими кварталами Мехико, где полицейские средь бела дня обирают тех, кого угораздило попасться им на глаза. Над городом висел жирный смог, такой густой, что лучи пепельного солнца едва пробивались сквозь него. Смерть в тех краях была рутиной. А для тех, кто больше не мог выносить такую жизнь, избавлением. То и дело какой-нибудь мальчонка засыпал, вдыхая запах клея, чтобы больше не проснуться; его укладывали в картонную коробку, священник произносил заученные слова, которые повторял изо дня в день на похоронах таких бедолаг, и делу конец. Никто не задавался вопросом: “А зачем он вообще рождался?” Роберто поведал мне несколько мрачных историй, а потом спросил с лукавым огоньком в глазах, не вязавшимся с кошмаром, о котором он только что говорил: “Как по-твоему, мы могли сделать для них что-нибудь? Не для всех, конечно, но хотя бы для самых лучших?” Как я вскоре узнал, “для самых лучших” означало для самых красивых. Роберто замолчал, предоставив мне право задавать вопросы. Этот тип сразу заинтересовал меня, он напоминал ловкого политика, у которого всегда найдется нужная карта в рукаве, чтобы спасти игру. Как ни странно, вполне очевидный в таких случаях вопрос “Почему я?” пришел мне в голову не сразу. Отчего Гальярдо выделил из нашей группы именно меня? Если хотя бы половина того, о чем он рассказывал, была правдой, по нему определенно плакала тюрьма. Впрочем, сначала я решил, что мой новый знакомый сочиняет небылицы, набивая себе цену. Кто из нас не представал героем или злодеем, болтая со случайным знакомым за стойкой, кто из нас не рассказывал историй о покорении горных вершин или охоте на львов, опираясь на сведения из журнала “Нэшнл джиогрэфик”, бегло пролистанного в очереди к дантисту. Я и сам как-то раз на целый вечер превратился в лидера неонацистской группировки, чтобы произвести впечатление на валькирию с серебряной свастикой в ухе. Когда Роберто признался, что спасает жизни и достает из грязи жемчужины, я только фыркнул. В ответ он разразился пламенными инвективами в адрес мракобесов-католиков и ханжеского общества, не желающего признавать благородную миссию Клуба.