Нубийский принц - [33]

— Славная у тебя подруга, — заметила Ирене, когда Лусмила вышла в коридор позвонить.

— Да уж.

— А ты правда ее спас?

— Она так сказала?

— Примерно.

— Правда. Она первая, кого мне удалось спасти. Всего пару лет назад Лусмила побиралась на улицах Севильи и пыталась торговать собой на Аламеда-де-Эркулес, где собираются проститутки и сутенеры.

— По-твоему, лучше трахаться с клиентами вашего клуба.

Я пожал плечами. Снимки мне решительно не нравились: они получались или вульгарными, или, того хуже, безжизненными. На них Ирене казалась сеньоритой из хорошей семьи, позирующей для глянцевого журнала посреди шикарно обставленной комнаты. Обычно я стараюсь выбирать для портретов нейтральный фон вроде темного занавеса или белой стены, но в чертовом номере не нашлось ничего подходящего. Не то чтобы мне совсем не нравились портреты Арнольда Ньюмена, на которых человек занимает весьма скромное место, а окружающая обстановка превращается в своеобразный ландшафт его души; просто мне больше по душе Ирвин Пенн, снимавший своих моделей на неизменном сером фоне и не допускавший в кадр ни одного постороннего предмета, способного отвлечь нас от созерцания их внутреннего мира. Красота моих персонажей не нуждалась в обрамлении, и к тому же я знал их слишком мало, чтобы подобрать для них подходящий фон. Портрет Лусмилы стал первым в моем альбоме-пантеоне, появление которого я был склонен объяснять пробуждением во мне духа коллекционера, хотя положа руку на сердце я был всего лишь неизлечимым меланхоликом, а в педантизме, с которым я проявлял пленку, выбирал самый лучший кадр и помещал его на вечное хранение под прозрачную пленку, несомненно, таилось нечто болезненное, что рано или поздно должно было привести меня в кабинет психоаналитика. Но даже примеряя маску циника, в глубине души я знал, что все равно буду искать ответ, ведь без него мои экспедиции не приносили ничего, кроме усталости и новых фотографий в пантеоне спасенных. Лусмила не раз говорила мне: “Тебе кажется, что ты никогда не влюблялся ни в одного из своих трофеев, но на самом деле ты безнадежно влюблен в каждого из них и во всех сразу, ты единственный охотник клуба “Олимп”, который взаправду верит, что его миссия состоит в спасении жизней”.

— А разве ты считаешь по-другому? — простодушно спросил я. Албанка расхохоталась.

Я посвятил себя спасению человеческих жизней, я спас Лусмилу, я спасу Ирене, а значит, искать в грязи жемчужины не такое уж бессмысленное занятие. А что, если Лусмила права и причина моих бед кроется не в отсутствии желания как такового, а в невозможности направить свое влечение на конкретный объект? А желание, судя по всему, отдыхало на далеком тропическом архипелаге: если не считать жутковатого случая в соборе в день похорон моей матери, оно не посещало меня уже очень давно. Разыгрывать страсть перед Докторшей становилось все труднее. Только Ирене сумела пробудить во мне глубокую, щемящую, необъяснимую нежность, так что мне даже захотелось взять ее с собой, когда придет время покидать Малагу. Мне становилось дурно от одной мысли, что эта девушка может сделаться моделью клуба “Олимп”. Иммигранты нередко соблазняли кого-нибудь или вступали в фиктивный брак, чтобы выправить документы, и я всерьез подумывал о том, чтобы предложить Ирене нечто подобное. После многочасовой пьянки в компании двух очаровательных дам мне оставалось только завалиться на кровать и погрузиться в размышления о странностях судьбы. Я заставлял себя не думать о матери, которой предстояло провести первую ночь в могиле, не вслушиваться в крысиный писк за окном, не представлять, как отец, вернувшись с кладбища, ходит по дому, цедит маленькими глотками молоко из горькой чаши вдовца и никак не может решить, включить телевизор и забыться под очередное шоу с дурацкой болтовней и конкурсами для дебилов (брат говорил, что ночные программы придуманы для того, чтобы погружать зрителей в депрессивное состояние, и что их наверняка спонсируют фармацевтические компании, производящие антидепрессанты) или по-прежнему пялиться в черный экран. Когда я был маленький, мать заставила меня заучить наизусть свое имя, обе фамилии и адрес, и теперь я повторял их скороговоркой, неизменно добавляя: я посвятил себя спасению жизней.

Когда угрюмый официант заявил, что бар закрывается, мы поднялись в номер Лусмилы и опустошили холодильник, потом Ирене заснула, а албанка долго глядела на нее и наконец спросила:

— Ну что, мы ее отправляем?

Я не понял, вернее, не захотел понять, о чем она говорит.

— Ты ее нашел, не спорю, а я уговорила стать моделью.

— Ты ее уговорила?

— Практически.

Меня охватило разочарование, смешанное со злостью. У меня в кои-то веки появилась возможность помочь кому-то бескорыстно, но пришла Лусмила и все разрушила. Настоящая машина, надежная, безупречная, безжалостная.

— Похоже, нашу командировку можно считать в высшей степени успешной, — продолжала терзать меня албанка. — Давай заключим договор: Ирене моя, нубиец, так и быть, твой. Мне нужно улучшать показатели, а с женщинами у меня не очень получается.

— Знаешь почему?