Нравоучительные сюжеты - [31]

– Как живешь, Манечка? Как дети, как твой муж Игорь?

– Игорь ничего, – весело рассмеялась младшая дочь, блеснув ямочками на щеках, и в ее глазах засияли ласковые искорки, какие загораются у всякой женщины, когда речь заходит о любимом человеке. – Он у меня по своим строительным делам на БАМ улетел. Смешной такой, мамочка. Понимаешь, приходит накануне отлета поздно-поздно и крепко навеселе. Оказывается, сослуживцы проводы ему устроили. А он, знаешь, какой потешный, когда во хмелю. Стал шляпу вешать да промахнулся, и она на пол упала. Он поднимать, руками по воздуху водит и вместо вешалки на меня натолкнулся. Целовались, как молодые.

– Ну вот еще, – мрачно перебила старшая дочь, – много мы им позволяем. Больше твоему Игорю нечего делать, кроме того, как водку с подчиненными пить.

У брюнетки глаза стали широкими и удивленными.

– Но позволь, Леночка, зачем же так, во множественном лице. Я же ведь не о твоем, а о своем муже говорю.

– Вот именно о своем, – вспыхнула блондинка, и лицо ее стало каким-то отрешенно-жестоким. – У меня тоже с этого начиналось, а теперь… – Она бросила папиросу и заплакала.

Старая дама сделала к ней движение, взяла за опущенный подбородок, как маленькую.

– Ну что с тобой, Леночка, что случилось?

– Он от меня ушел, – всхлипнула старшая дочь, – и, кажется, навсегда.

– Володя?! – вскричала старая дама. – Да быть того не может. Он у тебя такой умный, такой талантливый. От своего знакомого старого строителя своими ушами слышала, что Володя считается одним из наших лучших инженеров по строительству мостов и его проекты один лучше другого.

Старшая дочь достала маленький платочек, тотчас же распространивший тонкий запах французских духов, утерла слезы.

– Это уже давно начиналось, мамочка, – сбивчиво заговорила она. – Только Маня восторгается этим, а я не могу терпеть. То встречи, то проводы, то защиты дипломов и диссертаций, то дни рождения, то юбилеи, и вечно он возвращается хмельной, а ты ведь знаешь, как я ненавижу алкоголь.

– Но позволь, – перебила старая дама, – какой же он алкоголик. Разве твой Володя пропивает вещи?

– Да что ты! – вспыхнула старшая дочь и потянулась за новой папироской. – Еще этого не хватало. Конечно, нет.

– Может, получку пропивает, а детям надо на питание, одежду?

– Нет, никогда. Я бы ему не так показала.

– Может, он после встречи с друзьями не выходит на работу и дома пьет в одиночку горькую?

– Что ты, мамочка, дома он никогда не пьет, если один.

– Так в чем же этот самый его агкоголизм выражается?

– Как в чем? Неужели тебе непонятно? Он же употребляет алкоголь, этот самый страшный из всех земных ядов. Он приходит домой с опухшими глазами, иногда пытается запеть, тычется из угла в угол вместо того, чтобы сидеть и молчать. Я пробовала с этим бороться, не разговаривала с ним целыми неделями, переставала подавать ему обеды и ужины, один раз ударила даже его по лицу, пригрозила пойти в партийное бюро и рассказать всю правду о его поведении.

– А он?

– Он ответил, что если я это сделаю, то навсегда упаду в его глазах.

– А ты?

– Я не выдержала и пошла к секретарю партбюро.

– И чем же все кончилось?

– Володя вернулся в тот день со службы, молча упаковал чемодан и ушел из нашего дома.

Дочь после этих слов залилась снова слезами, а старая дама приблизилась к ней и стала гладить светлые крашеные волосы.

– Милая девочка, – задумчиво произнесла она. – Как мне тебя жаль. Твой Володя поступил совершенно правильно.

Свадьба

В скверике на самом конце скамейки, едва просохшей от свежей зеленой краски, одиноко сидела пожилая женщина в платье из старомодного клетчатого «японша» и вязала. На ее коленях лежал клубок зеленых шерстяных ниток, в руках, почти не тронутых старческой желтизной, бойко сновали поблескивающие в лучах утреннего майского солнца спицы. Был тот ранний час, когда большой город лишь пробуждался и особенно резок был шум первых троллейбусов и автобусов, и, кроме дворников, продавцов и школьников первой смены, никто никуда еще особенно не спешил. Через зеленый скверик с каплями росы на подстриженных кустах тем более никто не проходил. Вот почему женщина обернулась на скрип гравия под чужими приближающимися шагами и увидела высокого плечистого мужчину с копной седых волос в легком песочного цвета костюме и давно не модных коричневых нечищенных полуботинках, так не гармонирующих с этим костюмом из тонкой дорогой шерсти. Она и раньше не однажды видела его в этом скверике и про себя отмечала: «Как этот человек удивительно прямо держится, не горбится и не сутулится, а ведь лет ему по-видимому немало».

В этот ранний час все скамейки в скверике пустовали, но вдруг незнакомец, откровенно усмехнувшись, подошел к той, на которой она сидела, и опустился на другом ее краю. Женщине этот его поступок показался нескромным, и она поспешила отвернуться. А когда, уступая любопытству, искоса поглядела в его сторону, увидела, что на этот раз в руках у мужчины был какой-то небольшой не то футлярчик, не то несессер из коричневой кожи. Тот его поставил рядом, раскрыл, и женщина едва не ахнула от удивления. Крупными пальцами незнакомец деловито вытащил из него такой же клубок шерсти, только не зеленый, как у нее, а красный и тонкие длинные спицы. Сноровистыми движениями, взяв все это в руки, он тоже стал вязать, и женщина замерла, пораженная тем, как быстро и красиво пожилой человек это делает. Женское любопытство взяло верх, и она не удержалась от восклицания: