Нож великого летчика - [7]

— Ух ты! — сказал я. — А это что такое? Можно поглядеть?

— Это — подарок того самого летчика, — сообщила Мадлена Людвиговна. Вот здесь, на ножнах, есть надпись, что этот нож однажды спас ему жизнь, когда его самолет потерпел аварию в пустыне…

— Так он летал через пустыни? — я был так захвачен, что у меня испарились все робость и смущение, я забыл о любой вежливости и готов был расспрашивать до бесконечности.

— Он много где летал, — улыбнулась Мадлена Людвиговна. — На, погляди.

Я с трепетом взял нож в руки и повертел его, прежде, чем вынуть из ножен.

Надпись на ножнах была по французски.

— Так он был француз? — спросил я.

— Француз, — кивнула она. — Видишь, и газета французская.

Да, пожелтелая газета была французской, и я, естественно, не стал к ней особенно приглядываться. Ведь я бы все равно ничего не понял. Так, взглянул на заголовок, на текст, и все. А стоило бы мне приглядеться! Ведь тогда бы я… Ладно, узнаете в свое время.

И, что самое главное, нож занимал меня в тот момент намного больше газеты.

Я аккуратно вынул его из ножен. Стоило поглядеть на его лезвие!..

— Да… — протянул я. — Это нож настоящего военного летчика… А, понимаю! До войны он был французским корреспондентом в Москве…

— В Ленинграде, — поправила Мадлена Людвиговна. — И он не был здесь постоянно. Он приехал сделать серию репортажей. Впрочем, да, он, кажется, и в Москве побывал. Но мы-то с ним познакомились в Ленинграде.

— …Но, в основном, он был летчиком, — продолжил я. — И, когда началась война, он пошел воевать в «Нормандию-Неман» так?..

Помните ведь, что такое «Нормандия-Неман»? Это была эскадрилья целиком из французских летчиков, созданная в Советском Союзе. Знаменитая, в общем, эскадрилья.

Мадлена Людвиговна открыла рот, будто собираясь что-то сказать, но я ей не дал. Меня понесло, и я выпалил:

— А потом, в конце войны, он погиб, да?

Старушки переглянулись. Они мгновенно погрустнели и посерьезнели, особенно Мадлена Людвиговна.

— Да, — проговорила Мадлена Людвиговна. — Он погиб.

Тут и слепому, и такому ничего не секущему во взрослой жизни мальчишке, как я, было ясно, что она до сих пор переживает его смерть, несмотря на то, что с конца войны прошло уже больше тридцати пяти лет. Я густо покраснел и мысленно выругал себя, что не сдержал вовремя свой язык. В этот момент мне опять — чуть ли не в третий или четвертый раз послышалась отдаленная похоронная музыка, но тогда я решил, что это мне чудится, из-за всех этих разговоров.

— Вот так, — Мадлена Людвиговна убрала газету назад в ящик серванта. Можешь полюбоваться ножиком, пока ты здесь.

— Пойду-ка я проглажу джинсы, — сказала Шарлотта Евгеньевна. — Наверно, утюг уже совсем разогрелся, пыхтит.

Она вышла, а я, опустясь в кресло, продолжал вертеть нож, разглядывая его со всех сторон и чуть ли не облизывая. Наверно, Гиз мог бы так смаковать сочную косточку.

— Он говорил мне, что у этого ножа есть ещё одно замечательное свойство, — подала голос Мадлена Людвиговна. — У него так сделан центр тяжести, что, как его ни кинешь, он летит точно в цель. Но здесь этого, конечно, не попробуешь.

— А как этот нож спас его в пустыне? — спросил я.

— Насколько я поняла, он сумел вырезать подпорку и закрепить сломанное шасси настолько, чтобы можно было взлететь, а потом и приземлиться в нужном месте, — ответила Мадлена Людвиговна. — Но, может, я в чем-нибудь ошибаюсь. Признаться, я не очень сильна в технике.

— Здорово! — сказал я. Тут появилась Шарлотта Евгеньевна со свежепроглаженными джинсами, и я с сожалением вернул нож Мадлене Людвиговне. — Спасибо. Скажите, можно я иногда буду вас навещать?

— Будем только рады, — ответила Мадлена Людвиговна. — Ведь мы живем так одиноко. Запиши на всякий случай наш телефон.

— И вы мой запишите! — живо откликнулся я. — А то мало ли что бывает. Может, там, тяжелую сумку поднести понадобится, или ещё чего.

Я был бы рад любому предлогу, чтобы ещё раз прийти сюда и снова полюбоваться на нож.

Мы обменялись телефонами, я поблагодарил бывших гувернанток за чай и заботу, а они меня — за то, что я сумел помешать Гизу удрать, ведь мало ли куда он мог пропасть в огромном городе, и, взяв свой ранец, я отправился домой.

На душе у меня было легко, я и думать забыл о всех неприятностях, и я словно на крыльях летел.

«Да, кстати, — подумал я. — В следующий раз надо спросить имя этого летчика, а то с чего я вдруг застеснялся?»

Ну, застеснялся-то я, после того, как с наскоку заговорил о его смерти — и понял, что коснулся не совсем приятной для хозяек темы. Вот уж воистину — трижды подумай, прежде чем что-нибудь ляпнуть! Возвращаясь домой, я продолжал чувствовать себя неловко, где-то в глубине души.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ МАРКА СО СПЕЦГАШЕНИЕМ

Было часов семь вечера, и мы сидели у меня в комнате. «Мы» — это я, Юрка Богатиков, и Димка Батюшков. Я уже объяснился с родителями, которые отругали меня за дурость, и уже вернулся из парикмахерской, куда родители меня немедля отправили, вручив пятнадцать копеек — стоимость «модельной» стрижки для детей и подростков. Теперь я ощущал легкий холодок на висках и в затылке — и этот холодок был мне не слишком приятен.