Нож великого летчика - [4]

— Мон дью! — запричитала старуха. — Гиз, мон инфан террибль, посмотри, что ты наделал! Спасибо вам огромное, молодой человек — и простите нас, пожалуйста!

Французского я не знал совершенно, ни единого словца, я вообще не начинал ещё тогда учить иностранные языки, но то, как старуха пересыпала свою речь французскими словечками, потрясло меня настолько, что я запомнил все её любимые выражения — и, вроде, воспроизвожу их более-менее правильно.

— Ничего, нормально… — пробормотал я.

Я кое-как поднялся с земли и тупо стряхивал с джинсов липкую грязь. Тем временем, Гиз продолжал рваться куда-то вдаль.

— Ума не приложу, что с ним сегодня, — сказала старуха. — Простите, вы не поможете нам вернуться домой? Я думаю, у вас сил побольше, чем у меня, а кусаться он не будет, если я передам вам поводок из рук в руки, и он поймет, что так хочет хозяйка. А заодно, мы смогли бы привести вас в порядок. Или вы куда-нибудь торопитесь?

— Нет, — ответил я со вздохом. — Я никуда не тороплюсь. И с удовольствием вам помогу. Куда идти?

— На ту сторону реки, на улицу Госпитальный Вал, — ответила старуха. Кстати, разрешите представиться. Меня зовут Мадлена Людвиговна. А вас?

— Леня, — сказал я. — Просто Леня…

— Что ж, Леня, — сказала старуха. — Пошли.

Я подобрал ранец, она вручила мне поводок, и мы побрели в сторону пешеходного моста через Яузу.

— Так вы, получается, не русская? — осмелился спросить я. Поводок я держал с большим напряжением: фокстерьер все время дергал, правда, с каждым разом все слабее, постепенно уясняя, что ему со мной не справиться.

— Да, — ответила она. — Когда я осталась здесь, и получала советский паспорт, у меня спросили, как мое отчество. Моего папу звали Луи, но от Луи никак не образовывалось хорошее отчество, получалось Луивовна, что-то вообще непроизносимое, вот мы все вместе и решили, что лучше мне быть Людвиговной. Ведь Людвиг — это то же самое, что и Луи, только на более северный манер… — она с любопытством взглянула на меня. — А вы…

— Говорите мне «ты», пожалуйста! — взмолился я. — «Вы» как-то совсем для меня непривычно.

— Хорошо, я постараюсь, — серьезно сказала Мадлена Людвиговна. — А ты почему гуляешь и никуда не спешишь? Прогуливаешь школу?

— Нет, — ответил я. — Это школа прогуливает меня.

Она удивленно наморщила лоб.

— То есть? Не совсем понимаю.

— Ну, меня выгнали за то, что я в джинсах… и с длинными волосами. И велели без родителей не возвращаться.

— Гм… — она ненадолго задумалась. — Зачем же ты носишь джинсы и длинные волосы, если этого нельзя?

— Я не думал, что этого настолько нельзя, — объяснил я.

Она опять задумалась. Мне показалось, у неё есть свое мнение по этому поводу, но она не хочет высказывать его мне.

Довольно скоро мы добрались до добротного «сталинского» дома, в котором жила Мадлена Людвиговна. Дом был всего пяти этажей в высоту, но казался огромным, во-первых, из-за того, что сами этажи были высокими, а во-вторых, из-за того, что он стоял буквой «П», охватывая просторный двор, и так царил над этим двором, что возникало ощущение, будто он возносится до самых небес. Мы прошли мимо беседки, где, по первой теплой погоде, уже расположились старики-шахматисты, вошли в один из средних подъездов, поднялись, втащив упирающегося Гиза, на третий этаж. Мадлена Людвиговна извлекла связку ключей, отперла дверь и вошла.

— Заходи, — кивнула она мне. И позвала, повернув голову в сторону кухни. — Шарлотта! Шарлотта!

Услышав французское имя, я тихо спросил:

— Это ваша сестра?

— Нет, — ответила Мадлена Людвиговна, плотно запирая дверь и освобождая Гиза от поводка и ошейника. — Это моя, так сказать, конфидентка. Мы знакомы с тех пор, как вместе попали в Россию… Сейчас она живет у меня, потому что вдвоем нам легче справляться, а вообще у неё комната в Санкт-Петербурге… то есть, в Ленинграде.

В то время я в жизни не слышал, чтобы вот так, в разговоре, Ленинград называли по-старинному — Санкт-Петербургом — и, естественно, насторожил уши. Я понял, что о многом могу порасспрашивать этих странных старушек. Когда же они попали в Россию, если Ленинград до сих пор оставался для них Санкт-Петербургом? Ну, и другие вопросы роились. Я бы начал расспрашивать немедля, но тут из кухни в коридор вышла Шарлотта: совсем сухонькая, с волосами не то, чтоб жидкими, но и не слишком пышными, уложенными волной то есть взбитыми искусственно, чтобы создать впечатление пышности и объема. Она была в темном платье с узким белым воротничком и в фартуке.

— Шарлотта, дорогая, — обратилась к ней Мадлена Людвиговна. — Гиз сбил с ног этого милого мальчика, когда мальчик… его, кстати, зовут Леонид… помогал мне поймать нашего озорника. Ума не приложу, что с ним случилось и куда он вздумал умчаться. В общем, надо бы почистить мальчику брюки. Надеюсь, он не постесняется снять их при нас, двух старых женщинах. В крайнем случае, может завернуться в одеяло или плед. А я, пока брюки будут сохнуть, развлеку его, чтобы ему не скучно было… Тебе дать плед, чтобы ты мог задрапироваться как в римскую тогу? — повернулась она ко мне.

— Да я… Да как-то… — я растерялся.

— В общем, снимай брюки и проходи вон в ту комнату, — указала она.