Ноябрьский дождь - [9]

   Повернутый к ней спиной Ватанабэ поднял вверх свободную руку. Пальцы оказались сложены буквой V. Подержав странный жест не дольше секунды, толстяк устало опустил руку и, отворив дверь, исчез в своей квартире.

   - Э... - только и успела сказать Мегуми. - С доб... Тьфу ты!

   Теплые струйки воды били в подставленное лицо, смывая налипший утренний холод. Соединяясь в поток, эти струйки стекали вниз по ее обнаженному телу, стирая усталость, вялость и готовя к новому дню.

   Канзаки обожала душ. Хотя в ее семье считалось, что настоящая помывка может быть только в ванне, лучше всего, традиционной японской, сама Мегуми готова была забираться в душевую кабинку по семь раз на дню. Благо, чистоплотность, впитанная с материнским молоком, убивала даже лень. Ощущать себя накрытой ливнем, напор и тепло которого можешь контролировать самостоятельно, знать, что упруго бьющие в кожу струи с поворотом крана начнут нежно ласкать, а затем и вовсе сникнут по велению твоей воли - вот что такое душ. К тому же, помывка в душе смывала беспокойства. Когда с кончиков волос срывались последние капли, кристалликами очищения падавшие на кафель или умело подхватываемые полотенцем, любые треволнения уступали место умиротворению свежести.

   Обволакивая себя одеянием из воды, Канзаки думала. Вспоминала. Она любила вспоминать прошлое, когда голову омывал упругий поток - как-то лучше извлекались из недр памяти образы, события, лица... Вода приносила воспоминания о матери. Та очень любила в детстве купать Мегуми, и ощущение ласковых натруженных рук, единственной опоры в царстве теплой, едва осязаемой бездны, навсегда отпечаталось в голове. И в сердце, наверное. Еще хорошо помнилось пощипывающее кожу мыло. Тогда маленькая Канзаки негодующе плескалась, стоило лишь натереть ее пахучей продукцией мыловарни, сейчас же сама с удовольствием ухаживала за кожей, никак не напоминавшей шкуру целого лейтенанта.

   Отец вспоминался реже. Он был человеком добрым. Глядя на старые семейные фото, Мегуми никак не могла поверить в то, что папа был невысок ростом и вообще не слишком крупен габаритами, как и полагалось японцу. Для дочки Канзаки-старший всегда оставался могучим великаном, сажавшим ее на плечи и катавшим по улицам, сразу становившимся такими огромными, с пролетающим далеко внизу тротуаром, с шебуршащими рядом макушками прохожих, с ярким солнцем, светящим, как будто, ближе.

   После поступления в окинавскую миссию Крестоносцев Мегуми почти не поддерживала связи с родней. Окунувшись в новую жизнь, юная девушка, совсем девочка уже не находила времени для заботливых, но таких привычных, таких обыденных родителей. Юности простителен такой эгоизм, ведь жизнь слишком велика и прекрасна, соблазн слишком ярок и манящ. Летя на этот яркий, ослепительно прекрасный свет, юность сбрасывает с себя оковы старых привязанностей. Так поступила и Канзаки.

   А потом они умерли. Летящий к ней на Окинаву самолет рухнул в соленые океанские пучины, чтобы остаться глубоко на дне. Останки жертв авиакатастрофы, унесшей жизни нескольких сотен человек, извлекли через полгода, и лишь тогда Мегуми смогла понять, как тяжело теперь было на душе. Хороня мать и отца, она впервые ощутила грызущую изнутри боль раскаяния. Они не виделись целых два года, и дочь без энтузиазма ожидала прилета истосковавшихся предков. Именно те мелкие, пакостные, недостойные благодарного ребенка мыслишки, что мелькали в голове молоденькой курсантки, не давали покоя совести.

   После той памятной даты вспоминать было особенно нечего. Друзья, праздники, романы... Будни. Первая большая и чистая любовь, закончившаяся, как это часто бывает, ничем. Выпуск из училища, радость, форма-парадка и восторженные взгляды гражданских мужчин, первые годы службы... И перевод в Токио. Особо важное задание, испытания в городских условиях новой модели боевой брони. Вольная наполовину гражданская жизнь в чудесной городской квартире. Вечер, когда в ее жизнь ворвался убийца со счастливыми детскими глазами, оказавшийся полубессмертным чудовищем, вызнавшим ее главный секрет. Странный мальчик Отоко, спасший ее от растерзания. Ватанабэ...

   Ох, Ватанабэ! Канзаки показалось, что вода вдруг стала холодней. Да, Ватанабэ. Странный эксцентричный толстяк, прибывший якобы с инспекцией от Восьмого отдела, знаменитой в узких кругах Инквизиции. Всем нахамивший и вызвавший глухую неприязнь к собственной персоне. Столь неожиданно оказавшийся рядом в тот страшный вечер. Именно Сэм Ватанабэ, по большому счету, втянул Канзаки в нынешнее существование. Именно он не выпустил ее из цепких инквизиторских рук, заставив участвовать в операции, смысл которой до сих пор оставался неясен. Именно он таскал ее с собой в поисках цели, которая на самом деле служила приманкой. Именно он вез ее, раненую, привязав к собственной спине. Именно в его мягких объятиях плакала Мегуми возле убитого Ривареса.

   Надо сказать, та неделя с лишним, что им довелось работать в Токио, оказала странное влияние на отношения между Канзаки и Сэмом. Первое впечатление, заставлявшее примеряться для удара в широкое пузо, сгладилось после невольного знакомства накоротке. Несмотря на несносный характер, развязные манеры и склонность не к месту шутить, Ватанабэ оказался человеком куда более глубоким, нежели можно было предположить с первого взгляда. Он читал классическую литературу, хотя и отзывался о ней не слишком лестно, имел своеобразный взгляд на мир и носил в бумажнике фото девушки. А еще он несуразно много ел. И оставался в живых, даже получив пулю в лоб. В общем, нескучный тип. И жалел он ее весьма трогательно, успокаивая после гибели напарника и не давая погрузиться в себя первые дни. Апофеозом его дружелюбия стала притащенная из брошенного дома кошка, о которой Мегуми, к своему стыду, совсем забыла. Черная гибкая Ти сейчас дрыхла где-то, скорее всего, прямо на хозяйской кровати.