Ной - [3]

Значит, едем мы на муле, хлопают седельные сумки, поскрипывает кожа. Мой зад ноет – спасибо попоне, которая, похоже, старше самого Мафусала. Без хвастовства – попка тогда у меня была очень даже аппетитная. Впрочем, все мы знаем, ничто не вечно. Земли отца давно уже скрылись за горизонтом. Мне любопытно, что будет дальше. Близится вечер, солнце дыней висит над горизонтом, вокруг ровная иссохшая земля. Ничего примечательного на глаза не попадается. Вроде едем к гряде холмов на севере. Они мало чем отличаются друг от друга: несколько мелких кустов, деревья с колючками. Под ногами змеиные норы, а в высоте парят канюки.

– Еще долго? – спрашиваю. – До темноты доедем?

В ответ ни слова. Даже головой не покачал. «Ну, – думаю, – он старый. Видать, плохо слышит».

Вообще-то, мне торопиться некуда. Ночью будет полнолуние. Я представляю, как поеду к новой жизни в бледном серебряном свете луны за спиной человека, называющего себя моим мужем, – от этих размышлений у меня от спины к бедрам пробегают мурашки. Я ерзаю на костлявой спине мула.

И все-таки мне интересно. Я наклоняюсь вперед и чуть громче спрашиваю, доедем ли мы до темноты.

Не оборачиваясь, он бьет меня по лицу. Ему не с руки, что меня спасает. Мне попало по носу и подбородку, но не слишком больно. Это подло – я потрясена. За тринадцать лет мой отец ни разу меня не ударил. На глазах выступают слезы. У меня прерывается дыхание, я хватаю ртом воздух.

– Назад! – взрываюсь я. – Сейчас же вези меня домой!

Он останавливает мула, смотрит на меня через плечо, в зрачках отражается свет заходящего солнца.

– Мы туда и едем. Мы едем домой.

Я все так же прерывисто дышу.

– Четыреста лет я жил один. Ни родителей, ни братьев, ни зятьев. У меня устоявшиеся привычки. Я не привык, чтобы мне в уши орали дети. И привыкать не собираюсь. Ясно?

Я кусаю внутреннюю поверхность щеки. Боль дает силы сдержаться и не заплакать. Мое молчание он воспринимает как согласие, произносит:

– Хорошо.

Он пинает мула, чтобы тот снова пустился в путь.

Помню, как подумала: «Наверное, так и придется мне мучиться до конца своих дней».

Помню еще одну мысль, пришедшую мне в голову: «И меня, и мула он ударил одинаково. Не сильно, но достаточно, чтобы заставить подчиняться».

* * *

Когда мы останавливаемся на привал, луна уже высоко в небе. Я оставила позади романтические мечты о том, что еду в будущее за спиной благородного покровителя и защитника. Я рада просто отдохнуть.

Мы на клочке сухой земли, ничем не отличающейся от той, что мы сегодня проезжали. Он снимает со спины мула попону и расстилает на земле, предварительно смахнув колючки и крупные камни. Я вижу это и немного смягчаюсь, хотя страшно устала. Я бы не отказалась от еды, но ее, догадываюсь, ждать не придется.

– Как думаешь, тебе здесь будет удобно? – спрашивает он.

«За кого ты меня принимаешь, я всю жизнь сплю на земле», – чуть не срывается у меня с языка, но я не хочу показаться грубиянкой.

– Конечно. – Я ложусь и закрываю глаза рукой, надеясь, что завтра дела пойдут на лад.

– Тогда поворачивайся.

Я уже задремала и в ответ что-то бормочу в полусне.

– Поворачивайся на живот.

Я убираю с глаз руку и поднимаю взгляд. Вы не поверите – старик в полной боевой готовности, совсем как племенной бык.

– Господи Боже, – не в силах сдержаться, говорю я.

– Именно. – Он склоняется надо мной и треплет по бедру. – Ты деревенская, так что сама все знаешь.

Знаю, а толку-то. Я сухая, как песок. Мне не отвести глаз от раскачивающегося ствола размером в два моих кулака. Чтобы не видеть этого зрелища, я переворачиваюсь на живот, а он берется за край моей туники и задирает ее мне до пояса. Потом его твердые пальцы раздвигают мне бедра так, что я подбородком упираюсь в попону. Вонь от мула бьет в нос. Ной пытается войти в меня, но даже он видит, что у него ничего не получается.

– Я не хочу сделать тебе больно, – через некоторое время произносит он.

– Тогда перестань.

Ной тяжело дышит, воздух со свистом вырывается из его ноздрей. У меня болит между ног. Я чувствую, как теплая рука сжимает мой зад.

– Я долго ждал. Подожду еще чуть-чуть – не умру.

– Спасибо, – это вслух, а про себя: «Еще чуть-чуть – и я сама умру». – Я устала. Может, получится потом.

Он одергивает свою тунику.

– Сама скажешь об этом, жена. Я буду готов.

«Ага, будешь, ну еще бы», – думаю я, но молчу.

* * *

Перед рассветом я просыпаюсь от тяжести на бедре. Это его рука. Я ерзаю, но он не убирает руку.

– Ну? – говорит он.

Я поворачиваюсь на живот и встаю на колени.

– Попробуй.

Два раза ему повторять не нужно. Он раздвигает мои ноги и неуклюже в меня входит. Сначала следует резкая, обжигающая боль, ее сменяет тупая боль, будто кто-то снова и снова нажимает на ушиб. Однако я чувствую и удовольствие, почти наслаждение. Хотя это ничто по сравнению с тем, что чувствует он. Судя по звукам, к утру я овдовею: рычание переходит в стоны, а потом раздаются придушенные взвизги, словно мальчика-старика кусают муравьи. Когда все заканчивается, он падает рядом со мной. Его туника задрана.

Утром, до того как потребовать завтрак, он берет меня снова. На дне седельных сумок я нашла сухари. Я стараюсь не обращать внимания на боль. Мы сидим и едим, почти не встречаясь взглядами. Прежде чем тронуться дальше, он удерживает меня за руку и спрашивает: