Новый вор - [2]

Перелесов вспомнил сразу два изречения Самого на данную тему: «Когда нечего красть, крадут воздух», и: «Некоторые, лёжа в гробу, пытаются стырить… гроб».

«От добра добра не ищут», — недовольно ответил Перелесов экономическому чекисту Грибову, навестившему его в новом кабинете. Тот, помнится, раздвинув занавес щёк, подмигнул Перелесову, когда секретарша, поставив на столик чашки с кофе и широкие стаканы для виски, удалилась из кабинета: «Да ты, этот, как его… геронтофил! Берёшь пример с Макрона?» Сам Грибов полагал двадцать пять лет предельным возрастом для своих сотрудниц. «Девушки должны расти, — сексистски улыбаясь, приговаривал он, — по мере расширения и углубления своего внутреннего потенциала». Подросших девушек он переправлял в другие подразделения (грибницы) необъятного чекистского ведомства.

Перелесов решил, что немедленно уволит секретаршу, как только заметит в её лице другой неуловимый элемент — презрительное превосходство невора (такое он придумал определение в дополнение к криминальным терминам лох и терпила) над вором. Этот элемент был звонком, извещающим, что время первого элемента исчислено. Обобщённый невор (народ) устал терпеть торжествующего над ним обобщённого вора. Огненные буквы со стены вавилонского дворца Валтасара как бы размазывались по миллионам лиц, стягивая их в готовый к извержению, поплёвывающий лавой вулкан. Смирновы (самая распространённая фамилия в России) задумывались: не пора ли её сменить? Но и первый элемент (вор) не дремал, как мог противодействовал набирающему злую мощь многоголовому вулкану, заливал невора словесной телевизионной водой, пугал войной, отвлекал разными мероприятиями, вроде выборов, наделения всех желающих землёй на сопках Маньчжурии, подъёмом с колен, спортивными состязаниями и подробностями из жизни эстрадных звёзд.

Преподаватель в лондонской Школе антропологической социологии, где недавно по разнарядке (отказаться было невозможно, он числился в первой десятке «президентского резерва») повышал профессиональную квалификацию Перелесов, утверждал, что подспудное и необратимое превращение страха в презрительный смех — верный симптом приближающейся революции. В качестве примера, этот, в узком, как змеиная шкура, костюме, с бритым, похожим на смазанное гелем страусиное яйцо черепом, педераст (с некоторых пор это слово стало не то чтобы запретным, но нежелательным) вспоминал ранних христиан. Погрязший в роскоши и развлечениях Рим распинал их, топил в Тибре, травил на аренах диким зверьём, рвал крючьями, и всё не в кассу. Они умирали, презирая и жалея своих мучителей. В итоге христиане победили, перелицевали Рим под свою веру.

Перелесову не понравился этот пример. Он упрощал антропологическую социологию, превращал новомодную науку в диалектическую марксистскую спираль. Что с того, что христиане смотрели с презрительным превосходством на Рим и, возможно, сходя от ужаса с ума, хохотали на аренах? На них самих сейчас точно так же смотрят заселяющие Европу мусульмане. Принятие христианства не спасло Рим. И современную Европу не спасёт принятие ислама. Рима не стало. И Европы тоже не станет.

Перелесов, как многие русские люди, любил это обустроенное и пока ещё ухоженное место культурно-бытового отдохновения и священных (по Достоевскому) камней тревожной отеческо-сыновьей любовью. Переселившиеся в Европу соотечественники надеялись, что она, как загулявшая мать или запутавшаяся в соцсетях дочь, наконец возьмётся за ум — стряхнёт с себя, как вшей, змеино-яйцевых педерастических профессоров, забудет про толерантность и мультикультурализм, выпроводит беженцев, разрешит шведам и прочим своим мужикам мочиться стоя, зажжёт огни на рождественских ёлках, восславит Христа. В общем, подновит священные камни, вновь станет землёй обетованной для людей с понятием и деньгами. Перелесов с ними не спорил, потому что знал, что это невозможно. Точка невозврата пройдена.

Половина слушателей в его группе определённо не являлись, во всяком случае по своему внешнему виду, европейцами, поэтому Перелесов решил воздержаться от дискуссии. Тем более что и некоторые европейского происхождения слушатели были одеты подчёркнуто не по-европейски. Парень из Дании (избранный мэр города Оденсе) приходил на лекции в галабейе и белых подштанниках, из-под которых торчали голые ноги в кроссовках, а симпатичная веснушчатая англичанка (президент студенческого союза Соединённого Королевства) — в хиджабе и чёрном длинном, до пят, платье.

Череп в змеином костюме оказался опытным физиономистом. Он сканировал скользнувшее по лицу Перелесова сомнение и поинтересовался, сможет ли тот назвать хоть одно исключение из этого правила.

«Легко, — ответил Перелесов, — узники Освенцима или любого другого концлагеря совершенно не ощущали презрительного превосходства над эсэсовцами даже в самые последние дни войны, когда её исход был всем ясен».

«Понятно, — перебил змеиный череп. — Вы, кажется, из России?»

«Из России», — с достоинством (министерство заплатило немалые деньги за его приобщение к антропологической социологии) подтвердил Перелесов.