Новый век начался с понедельника - [13]

И, покровитель земли окской,

Ей путь на небо указал.

Ведь на Земле была «святой».

Над ней, как будто, нимб светился…

И нету больше дорогой,

И дух покорно удалился,

Оставив лишь на память мне

Свои заботливые руки,

Ночные телефона звуки,

И голос в полной тишине.

Когда ж икона Серафима Саровского

Мироточила мерно за моей спиной,

То в этом было много богословского,

Отгороженного от меня глухой стеной.

Благоуханьем этой мирры

Сошла вдруг божья благодать

Сюжетом для молитв и Лиры.

Сие в словах не передать.

Она лежит в гробу, как будто бы живая.

И мне хотелось ей сказать: «Вставай!»,

На мой души надрыв, не отвечая,

Как над собой ты руки не ломай.

И что ж на деле оказалось?

И что же, всё-таки, тому виной?

И никого уж больше не осталось

Из предков за моей спиной.

Касимовский отец Андрей,

С божественным, красивым ликом,

Над гробом таинство свершил.

И сочным басом, иерей,

Обласканный весь Солнца бликом,

Об этом всем нам сообщил.

И с иереем, А.Коврижных,

Племянник мой на пару пел.

И сочный бас двоих их, нежных,

Всех нас оставил не у дел.

На кладбище растёт лесок.

И где-то, верно в середине.

Там, где на дне почти один песок,

В красивой, плоской котловине,

Под сенью сосен, елей и берёз,

В зелёном, мирном леса окружении,

Сам Бог могилу маме преподнёс.

Во всяком случае, все мы сошлись во мнении.

От всей семьи венок один,

Гвоздик охапка красных, –

Восьмой десяток ведь годин

Прожит был не напрасных.

И крест с распятьем золотым,

Табличка у ног бренных, –

Напоминанье молодым

От пожилых и тленных.

А три свечи у ног стояли.

Пятёрка у колен была.

По-разному все догорали.

Совсем оплавилась одна.

Та, что стояла посредине,

И в окруженье четырёх.

Как будто утонула в тине,

Подальше от стоявших трёх.

А старший брат её, Ю.С.,

Повеса в детстве из повес.

Был раньше форменный бутуз.

Теперь хранитель братских уз.

Он на могилу сестры старшей

«Венок» терновый положил.

И, с Родины приветом ставший,

Навеки он на ней застыл.

А удивительные с виду совпадения,

Как думал я – то божества творения,

Сестра мне объяснила чертовщиной,

И прочей ерундой и бесовщиной.

Я дал им шанс меня склонить бы к вере.

И мне, казалось, мать сигнал дала.

Я был уверен в этом в полной мере,

И думал, что сестра мне солгала.

Когда покинул дачу в воскресенье,

Не знал ещё, что мамы больше нет.

Но новый, сломанный замок, поверь мне,

Калиткой запертой нам наложил запрет

На посещенье неостывшей дачи,

Где мама столько силы отдала,

Работая всегда, не требуя отдачи.

Меня своим примером увлекла.

Спустя неделю я туда вернулся.

Под спиленной берёзой, в уголке

Грибами я ни мало удивился,

Расположеньем их, количеством в траве.

И, словно антиподы жёлтых свечек,

Три точно в ряд, а пять растут «письмом».

И восемь малых шляпок, – чёрных вешек,

Стоят на тонких ножках кверху дном…

А средний брат её, Виталий,

В застолье речь всем произнёс.

Владелец многих он регалий,

До нас простую мысль донёс:

«На финише земных баталий

Бог душу бы её вознёс!».

А младший брат её, Евгений,

Слезу скупую проронил, –

Он труд создал свой, словно гений, –

За всё её благодарил.

Её министры уважали,

Сотрудники любили все.

За труд частенько награждали,

И почитали все, везде.

И мамы верная подруга

Держала перед нами речь…

По поводу…, её недуга…,

И слёзы начинали течь.

По всей России бесконечной,

И с благодарностью сердечной,

Живут её ученики…

Те годы были нелегки,

Когда война кругом косила,

Мужские жизни уносила…

Нехватка кадров ведь была…

Восполнить их должна она.

Ученики её чрез годы

К ней уваженье пронесли,

Превозмогая все невзгоды,

Привет до мамы донесли.

Средь них и двое братьев были.

Они о том не позабыли,

И помнили всегда, везде,

Что выручало их в беде.

Восьмого марта, в день весенний,

По радио прошёл концерт.

О том узнал лишь в день осенний,

Когда я заглянул в конверт.

Где ученик её, да за глаза,

Для мамы эту песню заказал.

Про «…плот», что исполнял Лоза.

Тем уваженье маме выражал…

Лишился всё ж моральной я опоры.

Кто мне теперь опорой может стать?

И больше у меня не будет форы,

Которую родители могли мне дать.

И что же делать мне теперь?

И что ответить мне на это?

Хоть верь в приметы, хоть не верь,

Но наступило бабье лето.

Сестра моя, – апологетка веры, –

Из похорон устроив балаган,

Немало потрепала людям нервы,

Чуть было мне не закатив скандал.

Но я смирился. Бог ей ведь судья!

И мама моя тоже верующей была.

А что касается людей обмана,

Так это не из моего кармана.

Так берегите всех живущих!

От жизни к смерти только миг!

И богохулами слывущих,

И любящих всех божий лик.

И слёзы льются каждый раз,

Когда на даче я бываю,

И за столом я вспоминаю,

Где с ней сидели много раз.

Никто не назовёт меня сынком,

И не погладит нежно по головке,

Не поцелует в темя вечерком,

Ко мне склонившись тихо, в изголовке.

Никто не поцелует в щёку,

Пытаясь нежно торс обнять.

Не скажет мне, к какому сроку

Приехать должен я опять,

И навестить свою родную,

Всегда заботливую мать…

Посылку внуку, небольшую,

Попросит, скромно, передать.

Закончу этим грустное своё сказание.

Потомкам я своим скажу лишь в назидание:

«О чём я точно знаю наперёд.

Придёт когда-нибудь и мой черёд!».

И некуда деваться простому человеку.

Как ни старайтесь, вечно нам не жить.

Как дважды не зайти в одну и ту же реку.

Но каждый Человеком в жизни должен быть.