Новый Робинзон - [83]

Чтобы совершенно восстановить себя в глазах туземцев, я решился еще усилить впечатление, произведенное на дикарей портретом королевы Виктории. Я сообщил им еще, что королева, при всей своей силе, могуществе и народной любви к ней, будучи самой мудрой и самой строгой и грозной для врагов правительницей, не может водить на войну своих воинов, и в подобных случаях ее заменяет, в качестве предводителя дружин, ее старший сын, весьма грозный и славный воин и метатель копий, который и в других случаях, когда сама королева не может присутствовать, заменяет свою августейшую родительницу. Но так как упоминание о герцоге Валлийском влекло за собой необходимость демонстрирования и его особы, с которой мои дикари также желали познакомиться, то я решил испробовать на этот раз свое искусство в другом роде, а именно, в скульптуре. Я полагаю, что эта мысль пришла мне на ум в то время, когда я с Ямбой проходил по сырой, низменной местности с липкой глинистой почвой. Прежде всего я срубил толстое молодое деревцо, которое, будучи воткнуто в землю, послужило главной подпоркой моей будущей статуе; к этому деревцу я прикрепил еще две большие ветки, расходящиеся в противоположные стороны и призванные служить мне для создания рук и ног моей фигуры. На этой-то основе я и стал лепить из комков сырой липкой глины свою фигуру, и после трех-четырех недель усиленной и старательной лепки мне, наконец, удалось создать статую, долженствовавшую изображать из себя его королевское высочество принца Валлийского, вышиной в 71/2 футов и с несоразмерно развитыми членами и торсом, весьма похожими, в общих чертах, на живописное изображение его августейшей родительницы. Эту статую я показал своим туземцам на следующем ежемесячном приеме и, если судить по тому впечатлению, какое это никогда не виданное туземцами зрелище произвело на присутствующих, то успех этого второго моего произведения превзошел даже успех первого. Перед лицом статуи принца Валлийского был устроен колоссальный корроборей, на котором прославляли принца, его державную родительницу и меня до глубокой ночи. К сожалению, это мое произведение искусства стало вскоре постепенно разрушаться под влиянием палящих лучей солнца, и это постепенное распадение наместника или вице-правителя великой правительницы ужасно забавляло туземцев, так что я даже принужден был ускорить разрушение этой статуи, опасаясь, чтобы безмерная веселость дикарей не скомпрометировала моего достоинства.

XXXI

Хотя я и не упоминал каждый раз об участии, какое принимал Бруно во всех событиях моей жизни, тем не менее мой верный товарищ играл и теперь, как и прежде, во всем, что со мною случалось, немаловажную роль. Он постоянно был со мной, но следует заметить, что он быстро старился, и здешние туземцы отнюдь не проявляли такого страстного желания обладать им, как туземцы с берегов залива Карпентарии. Заговорив о собаках, я упомяну кстати об одном любопытном суеверии туземцев, а именно: туземные женщины нередко выкармливают грудью щенят, будучи уверены в том, что воспитанная на молоке женщины собачонка, когда вырастает, бывает одарена почти человеческими способностями и разумом и потому является бесценной в деле охоты на кенгуру или на какую бы то ни было другую дичь.

Я натыкался на всякого рода любопытные случайности во время моих бродяжнических прогулок; так, например, не раз меня вводили в обман различные миражи. Я как сейчас помню мое горькое разочарование, когда мы раз тихонько шли по низменной ровной песчаной местности, и вдруг мне представилось, что там вдали расширяется предо мною беспредельная гладь океана. Со свойственной мне пылкостью я ринулся вперед в твердой уверенности, что мы наконец достигли прибрежья океана. Ямба напрасно уверяла меня, что это не более как мираж, обман зрения, но я ничего не хотел слышать и, вероятно, пробежал не одну милю, прежде чем обескураженный, усталый и разбитый и телом и душой наконец решился вернуться к своей терпеливой женушке. Это воспоминание приводит мне на мысль другую подобную же ошибку, еще более странную, как мне кажется. Мы проходили тогда с Ямбой по стране бесконечных холмов и вереска, являющихся главной бедой и проклятием всех путешественников и исследователей Австралии. Я увидел на некотором расстоянии впереди себя нечто такое, что я принял за громадное стадо овец и баранов, мирно пасшихся в ложбинке, поросшей зеленой муравой, где, несомненно, должна была быть и вода. Я, как безумный, помчался вперед, крикнув только Ямбе: «Овцы, овцы! А где овцы, там и люди! Цивилизованные люди!» И вот, наконец, когда я добежал до мнимого стада овец, так что они уже могли заметить мое приближение, то представьте себе мой ужас и разочарование, как вдруг, точно по команде, сотни голов на высоких шеях поднялись над стадом, и я с первого же взгляда узнал, что вижу перед собой стадо эму, которое теперь во всю прыть улепетывало от меня. Очевидно, эти громадные птицы спокойно паслись, опустив головы, и потому весьма естественно, что я принял их за стадо овец.

Всем, конечно, известно, что продолжительные засухи – вещь весьма обычная в центральной Австралии и что именно они и являются главной причиной бродяжнической, кочевой жизни аборигенов, в особенности же в отдаленных пустынях центральной Австралии. Самая ужаснейшая засуха, какую мне случилось испытать и пережить в бытность мою в этой стране, продолжалась целых три года. Даже лагуна, на берегу которой я выстроил свой дом в горах и которую я считал неиссякаемой, и та вдруг пересохла до того, что повергла всех нас в полнейшее отчаяние. Представьте только себе, что в продолжение более чем трех лет не выпало ни единой капли дождя, а нестерпимо знойное солнце палило и сжигало землю по целым дням своими точно раскаленными лучами. И за все это время землю поила только обычная роса, спускавшаяся каждую ночь. Но эта роса поила только землю и способствовала тем самым произрастанию, но отнюдь не пополняла естественные и искусственные водохранилища, столь необходимые для поддержания жизни людей и животных. Последствия этой засухи были поистине ужасны: кенгуру и змеи, эму и какаду, ящерицы и крысы дохли не десятками, а сотнями; повсюду валялись эти несчастные животные, издохшие или издыхающие, а те, которые еще каким-то чудом уцелели, те даже перестали бояться своего естественного врага – человека и как будто искали у него помощи и спасения.