Новый Робинзон - [48]

Источник пресной воды был тут же поблизости, так что им не пришлось ходить далеко. Со своей стороны мы с сестрой, не теряя время, отошли от них шагов на сто и, спрятавшись за скалами, разделись и вошли в воду.

Но едва мы успели выкупаться и собирались уже выйти на берег, как, к невыразимому нашему ужасу, целая туча совершенно нагих чернокожих, безобразно расписанных и размалеванных, вооруженных громадными копьями, ринулась вниз со скал прямо на нас со страшным воем и ревом, которого я никогда не забуду. Казалось, эти чудовища вырастали прямо из скал; одну минуту мы думали, что на самом деле лишились рассудка и что это ужасное представлявшееся нашим глазам зрелище создано нашим расстроенным воображением. Сердце у меня замерло и перестало биться от неизъяснимого ужаса; я чувствовала, что холодею и все мои члены коченеют и теряют способность двигаться. Наконец, когда страшные дикари с воем обступили нас, мы вдруг осознали весь ужас своего положения и стали кричать изо всех сил, призывая на помощь. В то же время мы, как безумные, спешили добраться до того места, где оставили на берегу все наше платье. Несколько чернокожих бросились в воду и перехватили нас, между тем как один из дикарей умышленно, на наших же глазах, схватил всю принадлежавшую нам одежду и бросился бежать с нею в горы.

Понятно, заслышав наш крик, наши матросы поспешили к нам на помощь, но когда они очутились саженях в семи от наших преследователей, последние пустили в них целую тучу копий с такой ловкостью, что наши защитники все до одного пали, пронзенные этим страшным в руках туземцев оружием.

Что затем произошло, представляется нам как бы во сне. Помним только, что несколько человек этих омерзительных чудовищ потащили меня в глубь острова; ими предводительствовал гигант, бывший, очевидно, вождем. Он-то впоследствии и потребовал нас себе в жены. Затем, я помню, нас поместили на громадный катамаран, причем руки и ноги у нас были связаны волосяными веревками. Таким образом мы, в сопровождении множества дикарей, переправились на материк, находившийся всего на расстоянии нескольких миль от этого острова.

Мы стали знаками просить, чтобы нам возвратили, по крайней мере, нашу одежду, но дикари на наших же глазах изодрали ее на длинные, узкие полосы и нанизали себе на руки и на ноги в виде украшений.

Лишь поздно вечером того же дня мы добрались до лагеря чернокожих и тут же были поручены присмотру и заботам женщин. Они держали нас в строгом заключении и, насколько я могу судить, обращались с нами самым возмутительным образом. Я, конечно, не могу сказать в точности, что именно означали их слова, но по тону голоса, их насмешливым и угрожающим лицам мы с сестрой догадывались, что они позорно оскорбляли нас; а нередко они даже били нас. Затем я догадалась, что они завидовали тому вниманию, каким нас удостаивал их громадный вождь.

Со временем нам удалось узнать, что тот остров, на котором мы были захвачены в плен дикарями, не был в сущности необитаем; что чернокожие давно видели нашу шлюпку и следили за ней, выжидая удобного момента для нападения, которое они и произвели с дьявольской хитростью.

В стане чернокожих мы провели убийственную ночь. Я положительно не в силах передать всего того, что мы перечувствовали и пережили в то время; не говоря уже о нравственных мучениях, мы ужасно страдали от холода, будучи оставлены совершенно нагими.

Правда, нас никто не беспокоил и не мучил, но на наших глазах один ужас сменялся другим, так что мы, наконец, совершенно обезумели. Прежде всего, на следующее утро некоторые из дикарей отправились на тот остров, где были убиты наши бедные защитники, и привезли их мертвые тела в свой лагерь. Сначала мы были удивлены, зачем они дали себе этот напрасный труд, но затем, когда вдруг сообразили, что, может быть, готовится гигантский людоедский пир из наших мужественных защитников, нами овладел такой ужас, что мы лишились сознания.

Кулинарного приготовления мы не видали, но запах жженого мяса был невыносим для нас. Кроме того, мы видели, как мимо нас проходили женщины, неся отсеченные человеческие руки и ноги, вероятно, выпавшие на их долю от пышного банкета их мужей. Я думала, что обе мы сойдем с ума от того, что нам пришлось видеть в этот день. Наше положение было столь ужасно, столь чудовищно нестерпимо, что мы хотели покончить с жизнью посредством жгута, свитого из длинной сухой травы. Но выполнить наше намерение нам не удалось, потому что женщины подстерегли нас и с этого момента ни на минуту не оставляли без присмотра. Уход и удвоенное внимание при безусловно злобном, полном ненависти отношении этих жалких, но жестоких и бессердечных созданий, носивших здесь название женщин, заставляли нас предполагать, что их непрошеное внимание к нам объяснялось только тем, что в случае несчастья с нами им самим пришлось бы очень плохо.

Вслед за пиром мы видели, как на лужайке, неподалеку от нас, началась страшная схватка между четырьмя туземцами из числа тех, которые участвовали в избиении наших бедных матросов. Как мы догадались, эта схватка должна была решить, кому владеть нами. И вот это чудовище, с выпяченными скулами и впалыми, злыми глазами, остался победителем в бою. Однажды ночью, – о Боже, дай нам силы, поддержи нас, – и вспомнить-то об этом страшно, – это чудовище явилось перед нами и знаками стало объяснять, что наша наружность очень нравится ему»… (Здесь рассказ мисс Роджерс должен быть прерван по весьма естественным причинам, но могу уверить своих уважаемых читателей, что ничего более возмутительного и ужасного никто не в силах себе вообразить.)