Новый посол - [40]

— Прошел слух: Грика и Вовка пошли друг на друга войной, — произносит учитель с намерением как-нибудь начать разговор. — Говорят, что их подобрали в кювете у большого шоссе...

— У полотна железной дороги, Лев Иванович. У переезда...

— Ну, у полотна, однако чего ради они пошли друг на друга врукопашную?

Коленок отвел руку и осторожно положил авоську с кабачком в сухую траву — кабачок все-таки был не легок, да и рассказ, к которому Коленок хотел сейчас обратиться, требовал участия руки.

— Глаз за глаз! — рассмеялся Коленок — его смех прозвучал здесь, на степной тропе, неожиданно громко. — Это же легко, вот так: глаз за глаз!.. — Он махнул рукой, в которой только что была авоська. — Ну, не равновесие, а баланс! Теперь понятно? Непонятно, Лев Иванович? Ну, к слову, когда всего у нас поровну! У тебя джинсы, и у меня джинсы, у тебя, к слову, водолазка, и у меня водолазка, у тебя ролики, и у меня ролики... Легко жить — никаких тебе конфликтов!.. Вот так пройдешь вдоль нашего хуторского авеню, и дома стоят как на перекличке. И видно все, как в аквариуме! Это только кажется, что у домов кирпичные стены, а на самом деле они стеклянные и все можно разглядеть: и джинсы, и водолазки, и ролики... И вдруг я всматриваюсь в это само стекло и обнаруживаю у соседа мотоцикл, которого у меня нет... Да, живой мотоцикл, сверкающий никелем и краской... Вы понимаете, что происходит в моей душе?

— Ты хочешь сказать, что Грика вывернул Вовке скулу из-за мотоцикла?

— Нет, это первый раз из-за мотоцикла, а сейчас всему виной этот морозильник «ЗИЛ»!.. Ну, тот, что стоит у них в прихожей, — видели?

Коленок нащупал в сухой траве авоську с кабачком, приподнял — не иначе, он сказал все.

— Погоди, погоди, этой войне нет конца, да? Сколько будут жить, столько будут драться, так? Нет конца?

— Почему же... нет конца? — переспросил Николай. — Конец есть...

— И когда ждать его?

— А вот когда: как мои вернутся с Севера, так и кончится война. А еще вернее: ежели мои привезут «жигуленка»... Обязательно кончится.

— Но ведь тебе не так просто скулу своротить?

Смех Коленка был печален.

— Тут, пожалуй, свороченной скулой не отделаешься... — произнес он, не глядя на Льва Ивановича.

Осень выдалась сухой — три недели над степью стояло безоблачное небо, безветренное и теплое. Опавшая листва в садах отдавала пылью — горьковатой и вяжущей. В балках, в затишье копились запахи осенней степи, пахло соломой, сухим бурьяном, будыльями подсолнуха.

В очередной раз у Коленка набухли гланды, и он не пришел в школу. Кто-то сказал Льву Ивановичу, что накануне Касаткины, брат и сестра, затеяли побелку, но должны были оставить затею, застигнутые врасплох Колькиной болезнью, — ведро с известью так и осталось стоять посреди двора. Как рассказывали, болезнь развоевалась не на шутку — пришлось дважды за ночь вызывать врача. Лосев пошел к Касаткиным.

Лев Иванович без труда проник во двор Касаткиных и увидел картину, которая немало его удивила. Посреди двора стоял «жигуленок», а подле хлопотал с перевязанным горлом Николай. Лосев готовился приветствовать Коленка, когда увидел, что он не один. На верхней ступеньке крыльца сидел старший Касаткин, а чуть пониже, опершись локтями о колени, — не на шутку задумавшиеся Грика и Вовка. В то время как старший Касаткин, подкручивая сивые усы, которые он так и не сумел отрастить на далеком Севере, подавал сыну сигналы вроде: «Включи зажигание», или: «Дай задний ход», — Грика и Вовка смотрели в полутьму приближающегося вечера горящими глазами. Казалось, вывихнутая скула Вовки не совсем еще вернулась с затылка на свое прежнее место, а правая бровь Грики еще была стянута кровяным шрамом, но они простили друг другу это, явив любовь и верность, какой не было прежде. Хотелось спросить: да неужели их кинул друг к другу и могуче примирил маленький «жигуленок», что кротко мигал сейчас своими фарами в сумерках, выражая послушание?

— А ну-ка ты попробуй, Грика! — сказал старший Касаткин и мотнул головой, что могло означать: «Не робей, я в тебя верю!»

Но Грика только с участливым вниманием поглядел на Касаткина и закрыл глаза, что не могло означать согласия.

— Может ты, Владимир? — Касаткин коснулся ладонью спины Вовки, будто подталкивая его к машине, но тот сделал такое движение головой, будто его в маковку укусил комар.

— А коли так, то тогда я сам... — сказал старший Касаткин и шагнул со своей верхней ступеньки к «жигуленку».

Но тут произошло такое, что было, пожалуй, неожиданным. Грика и Вовка встали и пошли к воротам. Они шли не оборачиваясь, сомкнув плечи: доподлинно — не разлить водой.

— Мы тут задумали с Николаем собрать ребят да отпраздновать! — сказал старший Касаткин Лосеву, сказал так, чтобы слышали Грика и Вовка, которые приближались сейчас к воротам. — И вы приходите, ребята... Приходите! — крикнул он молодым людям вдогонку.

— Придем! — ответил Вовка, не оборачиваясь.

Грика смолчал. А старший Касаткин дождался, когда они скроются за створом калитки, спросил сына:

— Ты их не обидел... случаем?

— И не думал, — ответил Коленок.

— А по-моему, они обижены, так? — обратился он к Лосеву.