Новый порядок - [17]

– Мне и самому это не раз приходило на ум, – признался Романцев. – Вы пытались выяснить, откуда грозит опасность и кто за всем этим, черт побери, стоит?

– Не задавайте глупых вопросов, Романцев, – холодно произнес Стоун. – Конечно, мы сделали все, чтобы это выяснить. Но обо всем по порядку. Вы знаете, какую должность я сейчас занимаю?

– Конечно. Советник президента по национальной безопасности и по совместительству секретарь Совета безопасности страны.

– Назначение состоялось три месяца назад, но все эти годы я продолжал заниматься комплексом вопросов, связанных с обеспечением безопасности государства. У меня были самые широкие полномочия, и я старался пользоваться ими рационально. Не все зависело только от меня, поэтому не пытайтесь изображать Стоуна неким серым кардиналом, воплощающим за спиной безвольных правителей в жизнь свои дьявольские планы. Не будем упрощать. Помимо меня в государстве есть и другие весьма влиятельные люди, и наши цели не всегда совпадали. До середины девяносто пятого обстановку в стране хотя и трудно назвать оптимальной, но все же она была достаточно стабильной. К этому времени мы уже начали выходить из кризиса…

– Все это дерьмо собачье, Стоун! – вмешался разъяренный Романцев. – Дерьмо и ложь! Я не согласен ни с одним вашим словом!

– Это ваше право, – сухо заметил Стоун. – Я вас выслушал, теперь извольте слушать меня. Вы часто упоминали девяносто первый год, много всякого сказали о моем предательстве. Что же вы забыли упомянуть о главном?

– Не возьму в толк, о чем вы говорите? – Романцев с изумлением посмотрел на Стоуна. – О чем я забыл сказать?

– О главном, Романцев. О том, какими мы были тогда.

В голосе Стоуна появились властные нотки. Это был прежний Стоун, несколько постаревший, но все еще полный сил. И, как в былые времена, он представлял смертельную угрозу для каждого, кто попытается встать на его пути.

– Вот это и есть главное, Романцев, то, чего вы так и не сумели понять. А были мы рабами. Не все, конечно, а подавляющее большинство. Помните, газеты частенько писали – семьдесят лет из нас пытались сделать рабов. Это неправда. Не пытались, а сделали. Нас всех уже давно превратили в рабов. Триста миллионов рабов, которые за эти годы успели привыкнуть к ошейнику, похлебке и палке надсмотрщика. И чем больше свободы эти рабы получали, тем меньше им ее хотелось. Вы не согласны со мной, Романцев?

– Да, вы правы, но только отчасти. Вы не дали людям даже передышки, не дали им на минуту почувствовать себя свободными, накинув на них новый ошейник.

– Передергиваете, Романцев. – Стоун скривил губы в ироничной улыбке. – Вы же сами не верите в то, что сказали. Люди получили свободу, но как распорядились они ею? Разве они поняли, что это – свобода? И что такое настоящая свобода? Нет, они стали говорить, что свобода была раньше, когда у каждого была похлебка и собственный ошейник, а надсмотрщик всегда мог растолковать, что и как нужно делать. Вот как люди поняли свободу, Романцев. Не все, повторяю, но большинство. Но миска с похлебкой куда-то исчезла, хлеб насущный нужно добывать в поте лица. Никто тебя не понукает, но никто и не пытается подсказать, как тебе дальше жить. Многим такая свобода оказалась не по нраву. Они-то и твердят, что раньше было лучше, то есть сохранялась стабильность: похлебка, ошейник и надсмотрщик. Вот так, Романцев.

– Ваша свобода сродни той, что существует в джунглях, – с горечью заметил Романцев.

– А никто этого и не отрицает, – согласился Стоун. – А как иначе? Как, по-вашему, изжить рабство? Посмотрите, как только нас предоставили самим себе, мы тут же завопили о новом рабстве. Но бесплатных завтраков на всех не хватит. Нужно бороться в этой жизни, бороться за все, нужно учиться жить с азов. Вы думаете, на Западе было по-другому?

– Мне известно, как это было на Западе, – сухо заметил Романцев. – Неужели нельзя избежать этой варварской стадии развития?

– Избежать? Но как?

Стоун развел руками, словно удивляясь наивности своего собеседника.

– Вы предлагали всех сажать: преступники, мол, и прочее. А откуда взялись все эти Рокфеллеры, Дюпоны и Морганы? Их предки также не всегда пользовались законными методами для накопления капитала. Что, и их назовете преступниками? Когда у людей появляется капитал, они начинают смотреть на мир совсем по-другому. Они вовсе не обязательно будут и в дальнейшем рисковать своими деньгами и своей головой, им хочется быть уважаемыми и законопослушными гражданами.

– Поэтому вы закрываете глаза на те методы, которыми наживают капитал «новые русские»?

– Вы правильно меня поняли. Наш интерес заключался лишь в том, чтобы этот процесс шел максимально быстро и без излишних социальных катаклизмов. Шанс был предоставлен каждому. Любой мог начать с нуля и быстро стать очень богатым человеком. Можете назвать это естественным отбором. Каждый член общества должен наконец твердо усвоить, что похлебки и ошейника больше не будет.

– Невиданный цинизм. – Романцев покачал головой, словно не веря до конца тому, что слышали его уши. – Даже от вас, Стоун, я не ожидал такого.

– Прагматизм чистой воды, – возразил Стоун. – Наступит время, и вы согласитесь, что это был единственный выход из того тупика, в который мы умудрились забраться за последние семьдесят лет своей истории. А что предлагаете вы? Отловить всех преступников и посадить в тюрьмы? Понастроить новых лагерей и затолкать туда миллионов этак десять-двадцать? Всех этих бывших секретарей, предисполкомов, руководителей колхозов и предприятий, торговцев и бизнесменов? Знаете, чем бы все это закончилось? Новым Сталиным. Вы часто говорите: в 91-м я не сделал то-то, в 91-м я не посадил таких-то… Это действительно было крутое времечко. Страна без преувеличения представляла из себя пороховую бочку. Все разламывалось на куски и летело в тартарары. А ну-ка, подумайте теперь, что могло произойти, обнародуй мы имеющийся компромат? Нет, не всю информацию – хотя бы десятую ее часть? Мы получили бы такую гражданскую войну, по сравнению с которой восемнадцатый год показался бы просто заурядной уличной потасовкой.