Новый перевал - [21]
Я встретилась с Масликовым в поезде. Он сидел в шинели с капитанскими погонами, вспоминал обо всем подробно и радовался, что десять лет, прожитых с удэгейцами, не прошли бесцельно.
— Если будете в Гвасюгах, — говорил на прощание Масликов, — передайте привет всем. Вы знаете, недавно Василий Кялундзюга прислал мне письмо. Он ведь в Берлине побывал! Это тот самый Вася — сын Дзолодо, который в детстве боялся школы.
Я вспомнила об учителе Масликове, когда впервые увидела Василия. Он пришел к нам в редакцию вместе с Хохоли.
— Разрешите войти? Здравствуйте!
Он снял шинель, пригладил расческой непослушные, торчащие щеткой черные волосы и заговорил бойко, отрывисто. Вспоминал свое детство, смеялся над тем, как в шесть лет родители уже подыскали ему невесту, как в школе весь первый год он почти не учился, а забавлялся охотой, тайком от учителей бегал рыбачить. Разве он думал тогда, что ему придется побывать и в Румынии, и в Польше, и в Германии!
— Много раз приходилось в разведку ходить, — рассказывал он. — Один раз на снегу пролежал всю ночь. Ну, все ж таки взял «языка». Цопнул его — и порядок. Правда, меня командир на время потерял, думал, что я замерз. Когда прихожу, он удивился. Я смеюсь. Говорю ему: «Я же охотник, таежный житель!» Вот такое дело было. Спрашиваете, как за границей? Ну что Берлин? Город большой, а дома все в одну серую краску, темные. Чужой город. И вообще за границей совсем не то. Каждый оттуда рвется домой. Правильно сказал Маяковский, что можно было бы жить в Париже, если бы не было такой земли — Москва. Не помню точно, так, нет?
Он ходил по комнате и все приглаживал рукой волосы.
— А вот теперь и у меня тоже есть немножко русской крови. Да, да! Чего вы смеетесь? Когда я ранен был, одна русская девушка мне кровь свою отдавала. Значит, Василий Кялундзюга и сам немножко русский стал!
Слушая тогда Василия, я не знала, что он окажется участником нашей экспедиции.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Жители Хорской долины. — Джанси Кимонко. — Заседание сельисполкома. — Радиограмма.
Рано утром пришел Василий Кялундзюга. Он помнил о нашем уговоре содействовать ему в случае, если правление колхоза откажется отпустить его с экспедицией.
— Помогайте мне! Хочу итти с вами. — Молодой удэгеец настаивал, чтобы решить этот вопрос как можно скорее.
— Идемте в правление, — предложил он, узнав о том, что мы собираемся в стойбище.
Впрочем, слово «стойбище» в применении к новой, оседлой жизни удэгейцев звучит теперь старомодно. С ним ведь связаны временные становья кочевников, дымные балаганы и юрты — убожество полудикого обитания «лесного человека», то-есть все то, что стало историей. Гвасюги — село. Это единственное удэгейское селение в долине Хора. Ни вверх по реке, ни в низовьях больше нет удэгейцев. Бывшие кочевники, когда-то находившие убежище по берегам Хора и его многочисленных притоков, обосновались в одном месте. С тех пор как здесь организовался колхоз «Ударный охотник», прошло только полтора десятилетия. Но за это время удэгейцы шагнули в социалистический строй, оставив позади кочевой образ жизни, с первобытными нравами и обычаями.
— Да здесь, оказывается, почти у всех есть огороды! — удивилась Лидия Николаевна, когда мы проходили с ней по селу.
Всю жизнь удэгейцы кочевали по горным рекам, и тайга была их колыбелью. Зимой они промышляли зверя, летом добывали панты изюбря, ловили рыбу. По берегам рек хорского бассейна вековали их деды и прадеды. Едва весеннее солнце растопит снега, вскроются реки, удэгейцы начинают переходить с места на место. Убьет сохатого охотник и не тащит мясо убитого зверя домой, а забирает всю семью и вместе с берестяным балаганом или палаткой, со всем домашним хозяйством идет туда, где спрятана добыча. Новая удача охотника ведет на новое место. И так всю жизнь.
Надо только представить себе это переселение! По быстрой реке плывет длинная лодка-бат, напоминающая колоду, из какой у нас в деревнях поят лошадей. Бат непременно делался из живого дерева, обычно из тополя. Беда, если кто-нибудь воспользуется для этой цели погибшим деревом, — нельзя, постигнет несчастье. В этой долбленой лодке весь убогий скарб кочевника: копье, стрелы, нарты, ловушка. Две-три собаки сидят присмирев. Тут все: медвежьи и кабаньи шкуры, корзинки с юколой, пучки травы «хайкты» на случай, если кому-нибудь понадобится сменить подстилку в улах, коробочки из бересты, где сложены побрякушки, серебряные украшения, доставшиеся в наследство от родителей, морские ракушки, привезенные с моря.
Баты шли у самого берега, под живыми навесами из кустарников. При этом сохранялась полнейшая тишина. Даже дети не могли кричать и, если хотели пить, молча черпали берестяной чашкой воду прямо из реки. Удэгеец боялся прогневать бога Онку, охраняющего леса и горы, боялся злых духов, но более всего — человека. От людей тогда шли к нему напасти — от купцов, обманывавших на каждом шагу, от хунхузов, грабивших на глухих тропах.
В поисках лучшей охоты удэгейцы уходили все дальше и дальше вглубь лесов, по таежным рекам. Их и теперь можно встретить в верховьях реки Бикина, на Анюе, в низовьях Хунгари, на Имане, частично в Тернейской бухте и в заливе Ольга. Но селения их там весьма малочисленны. Гвасюги — самое большое удэгейское село.
