Новый Мир - [25]

При нем еще пара чинов поменьше, так же внушающих уважение, два флотских, в том числе Цурмейстер, и пять русских офицеров. Рунге пока не очень хорошо разбирался в советской системе званий, но по его наблюдению, звания русских гостей начинались от генерал-майора.

Вся компания бодро двигалась в сторону столовой, что-то оживленно обсуждая на ходу. И вдруг остановилась прямо напротив Рунге.

— Кстати, вот и он, я упоминал ранее, — скрипуче заметил Рихтгофен. — Наш теоретик бомбометания.

— Ганс Ульрик Рунге, — ехидно вставил Цурмейстер. — Человек, не потопивший авианосец.

Уже вторично за этот день Рунге унижали намеком на «Арк Ройял», это было непереносимо.

— Слухи были сильно преувеличены, — с мрачным достоинством произнес он.

— Одну минуту… — сказал один из советских, со старомодной прической конца тридцатых «прямой пробор» и усами щеточкой. Он подошел ближе, внимательно и чуть близоруко всматриваясь в Рунге сквозь круглые очки в массивной оправе.

— Рунге, Рунге… Простите, не тот ли Ганс Рунге, что не потопил «Арк», но отправил на дно морское «Дорси»?

Его немецкий был хорош, но механически правилен, как у человека, хорошо изучившего правила по учебникам, но имевшего мало разговорной практики.

— О, «Дорсетшир», — против воли и, несмотря на пронизывающий взгляд Рихтгофена Рунге не удержался от невольной улыбки.

— Ваша работа, камрад? — уточнил еще раз русский.

— Посильно способствовал, — скромно ответил Рунге. — А вот авианосец — не сложилось. Впрочем, не по моей вине.

— Конечно, не потопили, — вполголоса отметил кто-то из отечественных флотских. — Еще бы болванками в него кидали. Надводные цели поражаются торпедами, это аксиома.

— Это неправильная аксиома, — голод, уязвленное самолюбие и природное упрямство закипели в Рунге, ведя по опасному пути диспута с большими звездами.

Сторонник торпед открыл, было, рот в очень язвительной гримасе, но его опередил второй русский, уже заметно в годах, с венчиком седоватого пуха на макушке, похожий на школьного учителя.

— Давайте пройдемся, обсудим, скажем, за обедом, — негромко и очень вежливо предложил он на прекрасном немецком. Камрад, вы не против, если мы на некоторое время похитим внимание и время вашего коллеги? — спросил он теперь у Рихтгофена.

Тот чуть усмехнулся.

— Не против. И более того, одобряю. Камрады, заверяю вас, что с этим человеком вы можете общаться достаточно свободно… В рамках разумной сдержанности, конечно же. Однако, как говорили мне в свое время советские коллеги, «голодный живот непригоден к учению». Для начала, так сказать, заправим баки.

* * *

Вечером Рунге сидел в своей маленькой квартирке, слегка очумело поглядывая то в окно, на закатный краешек солнца, то на раскрытый чемодан, соображая, как втиснуть в него все свои словари и учебники. И обязательно тщательно упакованную «машину вероятностей». После неожиданной встречи события развивались со скоростью хорошего авианалета. Несмотря на голод, обед прошел незаметно. Рунге что-то наспех глотал, оживленно споря с усатым в очках относительно тактики атак с пикирования по маневрирующей цели. Собеседника представили как товарища Кудрявцева, «человека, немного связанного с советскими авианосцами» и Рунге быстро понял, что связь эта происходила явно на командном мостике. Кудрявцев оказался приверженцем топ-мачтового бомбометания, осторожно пробовавшим на зуб идею массированных атак специальных морских пикировщиков. Рунге предполагал, что за неимением спецмашин, сойдут и стандартные, но тактика чисто морского «гвоздильщика» имеет свою ярко выраженную специфику. И на море не место моторам жидкостного охлаждения, которые постоянно пытаются всучить производственники! При этих словах русский невероятно оживился. Очень быстро от общей теории они перешли к тоннам и фунтам, затем к футам и килограммам на метр, добавили сравнительный анализ поражения бортовой проекции и надстроек… Рунге долго доказывал, что увлеченность советских товарищей топ-мачтовиками — не добродетель, а следствие отсутствия теории и достойной школы. Русский кривился, но не слишком противился. Время от времени возникали некоторые заминки, когда речь касалась некоторых специфических нюансов и секретов. Тогда Рунге бросал взгляд на Барона, Кудрявцев на седого спутника, и, получив по молчаливому кивку одобрения, с новыми силами бросались в волну конструктивного спора.

Рунге по минутам расписал процедуру утопления «Дорсетшира», русский ответил подробным рассказом о подобной же процедуре относительно норвежского эсминца и упомянул кое-какие специфические подробности «Испанского ультиматума». К англичанам у него, похоже, были собственные счеты. Рунге решил, что собеседник участвовал в том походе русской сборной эскадры лично, но догадки оставил при себе. Кто-то приходил, кто-то уходил, Рихтгофен терпеливо ожидал и внимательно слушал на пару с седым, представившимся товарищем Самойловым, «имеющим некоторое отношение к вопросам авиастроения». Ганс Ульрих был счастлив.

Через три часа промелькнувших как три минуты, в беседу вежливо, но властно вмешался Самойлов. Все это, разумеется, невероятно интересно, сказал он, но очевидно, что товарищам еще есть, о чем поговорить, так что за столом, за один день все полезные темы не раскрыть. Не найдется ли у товарища Рунге времени и возможности совершить небольшую поездку на восток, чтобы исчерпывающе обсудить тему пикирования, особенно на море?