Новый мир, 2013 № 10 - [57]

Главный вопрос, терзающий автора этих строк уже долгое время, ответ на который столь же неочевиден, сколь желанен, — зачем принц пустился в предприятие, участие в котором требовало хотя и не слишком активных действий, но известной доли риска и, главное, приносило удовольствие, на наш вкус, свойства довольно сомнительного?

Не было таких мест, куда принц не мог бы попасть. Закрытые сообщества и клубы, членство в которых иной раз заказано даже обладателям баснословных состояний, сочли бы за огромную честь приветствовать его в своих стенах. Наконец, те средства, которыми он располагал, вполне позволяли ему предаться, к примеру, коллекционированию любых вещей, пусть и не запредельно дорогих, но все же дорогостоящих, будь то картины, часы, монеты, насекомые, алкоголь, яхты, мебель, оружие или предметы старины. И все же из всех возможных видов досуга он предпочел — невероятно сказать! — систематическое, долголетнее пребывание на решительно ничем не примечательном, пыльном, унылом, мещанском пляже.

Нам могут указать на то, что принц, вероятно, устал от положения публичного лица и от необходимости следования правилам поведения, писаным и неписаным, которые из этого положения вытекают. Но в таком случае нельзя не задаться вопросом — почему он выбрал бездеятельное и скучное времяпрепровождение среди сомнительных и малопредсказуемых людей? Почему, наконец, он выбрал именноэтотпляж? Даже если предположить, что пребывание инкогнито просто тешило принца само по себе, то и этот ответ рассуждающих читателей удовлетворить не может, потому что тогда становится неизбежным другой вопрос — почему принц не пожелал употребить это положение с большей пользой или удовольствием для собственной персоны, к чему, как мы уже сказали, у него имелись все возможности?

Едва ли мы можем даже с малейшим намеком на близость к истине судить о чужих поступках — хотя бы потому, что мотивы наших собственных для нас по большей части, как неоднократно говорилось, неизвестны, а если известны, то недоказуемы, а если доказуемы, то недостоверны.

 

Никто не будет спорить с тем, что этот не просто странный, а более чем странный, экстравагантный, даже чудаческий выбор мало поддается какому бы то ни было разумному объяснению. Искать же объяснение иного рода, кроющееся, быть может, в некой неподотчетной разуму привязанности, было бы еще более затруднительно, если не сказать невозможно. Однако по крайней мере одну из причин, заставивших высокого гостя изменить своей привычке и покинуть столь излюбленное им место отдыха, по всей видимости, уже навсегда, можно предположить, основываясь на следующем факте. Два-три года назад власти не включили в список разрешенных к купанию водоемов пруд, так полюбившийся принцу. Вскоре после этого, чтобы донести распоряжение до граждан, вдоль берега поставили предупреждающие знаки. Не вызывает сомнения, что пренебречь запретом и пойти на столь вопиющее нарушение постановления, пускай и не столь важного, принц по ряду очевидных соображений не мог, даже будучи инкогнито, и скорее предпочел изменить своей привычке и удалиться, нежели пойти на сделку с собственной совестью. Может быть, теперь он выбрал какой-то иной досуг, смею надеяться, более приличествующий его положению.

 

 

 

ОСНОВНЫЕ ПРОБЛЕМЫ ТЕОРИИ ПОЗНАНИЯ

 

За день до случившегося выпала треть месячной нормы осадков. Улица не отяготилась неуместной в городе плодородной яростью дождя. К полудню, когда дождь кончился, она равнодушно блестела чужим блеском, холодная, мнимо обновленная, как женщина, с которой вы развелись.

Изъединов когда-то работал в Академии и в издательстве иностранной литературы, застал корифеев востоковедения — Лихоманова, Андрусенко, Снитковера, Полетыкина. У них он учился, выслушивал их ценные откровения и вздорные замечания, бывал у них дома и похоронил их всех. Сам Изъединов писал монографии и набивался в соавторы при любом удобном случае. Издал оказавшееся ненужным пособие по техническому переводу и учебник по военному переводу, еще более бесполезный, потому что люди сейчас не хотят воевать, они хотят обед из супа минестроне и мидий по акции. В поисках своей ниши он взялся составлять разговорники. Этот низкий жанр пришелся ему по душе, и он нежно и неловко привязался к нему, как пьяница к детям сожительницы. Наконец, он преподавал.

Преподавать Изъединов не любил. Ставить студентам низкие оценки ему было неловко, а отличных они, по его мнению, заслуживали крайне редко. Кроме того, он очень плохо запоминал студентов в лицо, и это бывало на руку тем, кто прогуливал его пару, но приходил на следующие и попадался ему на глаза. Изъединова не оставляла мысль о том, что он не умеет объяснить материала и что у коллег это получается лучше.

У них это вправду получалось лучше. Загоровский, пожилой мужчина флегматичного склада, пускал все на самотек. Его либерализм, на самом деле бывший следствием глубокого безразличия к действительности, неизвестно почему легко настраивал молодежь на нужный лад и освобождал ее ум, но не расхолаживал его. Загоровский был редчайшим специалистом по историческому языкознанию. Ему было извинительно забыть какое-нибудь современное слово или раз в месяц-другой проспать пару. Студенты одной из групп разбирали чрезвычайно трудный и изобилующий подробностями текст о мире животных именно с ним и поэтому прозвали его Кальмаром. Прозвище ему подходило. Он говорил тихим, несколько носовым голосом и носил густые седые усы, обращавшие на себя такое внимание, как будто они были важным органом осязания или зрения. Жену его звали Кармен, Кармен Загоровская.