Новый мир, 2013 № 10 - [28]

— Вот вы, Кошевой, наверно, думаете, что я еще могу что-то изменить, — сказал он, — а уже ничего нельзя изменить: моя бывшая жена постарела, сын вырос и не хочет меня видеть... Я не знаю, что ждет меня впереди, и не помню, что осталось позади. Так-то. Вы удивляетесь, зачем я вам это рассказываю?

— Конечно, Пал Иваныч, — закивал Кошевой.

— А нет никакой причины. Надеюсь, вы это понимаете: никакой причины нет. Хочу — и говорю.

— Еще бы, Пал Иваныч, — с готовностью подтвердил Кошевой.

— Это хорошо, что вы со мной согласны. Значит, вы умный.

— Стараемся!

Пал Иваныч потер ладонью лоб:

— Ладно... идите. Я вас еще вызову.

— Всенепременно, Пал Иваныч, — сказал Кошевой и встал, пошатываясь и зевая.

Осенью и зимой его всегда клонило в сон. Он вышел на улицу и пошел, сам не зная куда: ему некуда было идти. Позвонил Гордеев. По его настойчивой просьбе Кошевой явился в стриптиз-клуб «Ваниль». Внутри пахло вином и потом. Большая часть столиков пустовала: посетители жались к маленькой сцене, залитой розовым светом. Кошевой протиснулся поближе к Гордееву, который возвышался над головами посетителей, как айсберг. Гордеев молча пил сок. Кошевой ждал, что он что-нибудь скажет, но Гордеев ничего не говорил. Кошевой задремал стоя. Гордеев разглядывал стриптизершу. Из одежды на стриптизерше были черные трусики и белые туфли. Мужчины, насмотревшиеся голливудских фильмов, старались засунуть бумажные деньги под резинку трусиков, и только Гордеев оставался в гордой неподвижности, потому что хранил деньги на карточке. Ему было грустно глядеть на сосредоточенное лицо девушки, которая боялась ошибиться во время танца, и оттого ошибалась чаще. Пьяные зрители не замечали ошибок стриптизерши; никто не хотел видеть, как дрожат у нее руки и как она мечтает поскорее вернуться в служебную комнату, чтоб привести в порядок макияж и пересчитать деньги. Ей нужны деньги на учебу сына: родительский комитет приказал сдать две тысячи на Новый год и четыреста рублей на новый учебник, взамен порванного. Еще надо заплатить за квартиру и купить маме подарок на день рождения. А вокруг лица-лица-лица, они выныривают из темноты как пираньи, и белые руки тянутся к ней, чтоб положить в трусики деньги или ущипнуть беззащитную кожу. Только одно лицо не выражает чувств — лицо Гордеева, и стриптизерша думает: этот пижон в костюме не положил мне в трусики ни рубля. Она злится на Гордеева, и от злости ее танец становится красивее, чище и возвышенней — она проделывает немыслимые вещи с шестом. Помещение гудит, пыхтит и стонет, денежный ливень обрушивается на стриптизершу. Гордеев стоит как ни в чем не бывало и потягивает кислый яблочный сок через трубочку, представляя себя по обыкновению мертвой собакой.

— Знаете, Кошевой, — говорит он дремлющему напарнику, — я знаю, что вы виделись сегодня с Пал Иванычем, и могу примерно представить, о чем вы с ним говорили. Он — неплохой человек, есть и похуже. Просто он жил как жил, как многие живут, а теперь думает, что должен меня спасти. Уверен, вы решили, что он желает разрушить мою карьеру, но это не так. На самом деле Пал Иваныч хочет уберечь меня от самого себя. Мы с ним редко видимся. Последний раз — на похоронах дедушки пять лет назад. Мы стояли по разные стороны свежей могилы и молча смотрели друг на друга. Он плакал, а я — нет. Мне было все равно, что он плачет, хоть я и понимал, что он переживает из-за пути, который я выбрал. Родители всегда переживают за своих детей. Пал Иваныч два раза в год присылает мне деньги, хотя я давно взрослый и денег у меня не меньше, чем у него, но ему так легче, он думает, что деньгами можно откупиться от совести. Вы слушаете меня? Ах, вы спите. Изумительно. Когда вы спите, у вас такое глупое лицо. Интересно, какое лицо было у Молнии, когда он писал сообщение на стене мэрии. Наверно, такое же. В новостях сказали, что преступник якобы использовал свиное сердце, но это неправда. Сердце было человеческое. Молния разрезал его на две части, одну половину оставил себе, а другую положил на лестницу. Ему кажется, что он любит родной город, и две половинки сердечка — символ этой любви. Вы храпите, Кошевой? Отлично. Храпите потише, прошу вас: люди оборачиваются. А теперь простите, я вынужден вас покинуть.

Гордеев пошел наперерез стриптизерше, которая направлялась к неприметной дверце под кисейным пологом. Схватил ее за руку:

— Прошу прощения, нам надо поговорить.

— Нам не о чем с вами говорить, — сказала стриптизерша. — Отпустите меня.

— Как вас зовут? — спросил Гордеев.

— Оля, — представилась стриптизерша. — Вам-то какое дело?

Она посмотрела на охранника Борю, но Боря не спешил ей помочь.

— Ах, вот оно что. Вы тот самый «особый гость», о котором говорил босс.

— Не в этом дело, — заверил ее Гордеев. — Пройдемте к столику, я задам вам пару вопросов, совершенно незначительных.

— Можно, я накину что-нибудь на грудь?

— Непременно, вот шаль. — Гордеев набросил пуховую шаль на Олины плечи.

— Откуда она у вас? — засмеялась Оля. — Впрочем, неважно. Спасибо, вы очень милы.

— Будете коньяк?

— Вам невозможно отказать.

Он налил ей коньяку. Оля выпила. Щеки у нее зарделись.