Новый мир, 2013 № 09 - [7]

Опять же в принципе разумная мысль, только на деле совместить водилу с экспедитором получалось далеко не всегда. Проблемы начинались с погрузки — сами водители, по какой-то их водительской традиции, что ли, не очень торопились отправиться в рейс. Интересно, что при экспедиторе, который почти всегда безуспешно пытался подгонять грузчиков, водитель, потомившись в кабине, мог гаркнуть на всех скопом, включая завскладом: «Мне что, вообще сегодня не выезжать?! Давайте живей!».  И грузчики начинали шевелиться. А с накладными в руках, уже в роли экспедиторов, водилы и становились неопытными экспедиторами — несмело, вяло уговаривали грузчиков поторопиться, путались в товаре, количестве… Из небожителя, каким у нас с давних пор считается человек, управляющий техникой, водила превращался в простого смертного, которого можно хотя и не открыто, но послать.

Главные же геморры возникали при разгрузке. Одно дело, когда товар привозили в ларек, — там было чаще всего без осложнений: передал две-три упаковки пивка, получил роспись в накладной и дуй дальше, а вот когда доезжал до супермаркета…

С действительно большими супермаркетами их контора не работала — там поставки были серьезные и от серьезных дистрибьюторов — товар поставляли во всякие «Кварталы», «Дикси», «Дешево». Эти магазины находятся на первых этажах жилых домов, разгрузка часто происходит на тротуаре, и перед дверями выстраиваются целые вереницы грузовиков. Одни с пепси, другие с молоком, третьи с капустой… Тут же выползают из дворов легковушки, ругаются прохожие. Настоящее столпотворение. И нередко экспедиторам приходится становиться регулировщиками или хватать упаковки и нести без очереди в магазин: «Прими, тут всего ничего. Пожалуйста».          

Водителю одному в таких ситуациях очень сложно — можно часа три потратить на то, чтобы добраться до вожделенных дверей и сдать несколько упаковок.

В общем, эта оптимизация тоже практически провалилась. Из одиннадцати водил лишь двое обходятся без экспедиторов — готовы больше работать, время терять за лишние пяток тысяч рублей.

По существу, лишь одно новшество порадовало коллектив — покупка автокара. С ним даже не то чтобы быстрее все происходит, а как-то настроение поднимается, когда его видишь: вроде бы цивилизация, модернизация и у них, в их явно левой, полуподпольной конторе.

 

Заполнили сегодня кузов «бычка» довольно энергично — Сане, водиле, с которым Дробов работает в паре, даже прикрикнуть не пришлось. Как-то удачно живо грузчики были настроены.

Напоследок Дробов еще раз сверил количество и ассортимент пива в кузове с накладной. Все в порядке… Спрыгнул на землю.

— Едем? — спросил Саня, мощный, морщинистый, не похожий на свои немного за тридцать; какое-то преждевременное старение, что ли, или так и должен выглядеть мужчина этого возраста, и то, что большинство тридцатилетних выглядит в Москве почти юношами, аномалия…

— Едем, едем, — закивал Дробов; он ощущал себя рядом с Саней как младший и по возрасту, и по должности.

Саня застегнул тент. Сели, тронулись.

— Юг-один сегодня? — И, не дожидаясь ответа, Саня оценил: — Нормал. — Включил радио, из динамиков, установленных в обшивке салона, ударили звуковые волны. И зазвучала песня:

 

Давайте выпьем, Наташа,

Сухого вина

За то, чтоб жизнь была краше,

Ведь жизнь одна.

 

— Это, если не ошибаюсь, «Фристайл»? — послушав, спросил Дробов.

— Да какой «Фристайл»! — Саня возмутился. — Эт — «Сталкер». Андрей Державин. У меня под его «Не плачь, Алиса» половое созревание происходило.

Дробов усмехнулся, покивал.

— А «Фристайл» — Казаченко, — охотно продолжал объяснять обычно молчаливый Саня. — Помнишь, который все хныкал: «Больно мне, больно…».

— М-м, точно… Интересно, где теперь Андрей Державин. Что-то давно о нем не слышно.

— Он клавишником в «Машине времени».

— Да? Интересно… Вроде совсем из разных кругов.

— Но музыкант-то неплохой.

— Слушай, Саня, — Дробов почувствовал, что сейчас подходящий момент задать один вопросик, — а ты не помнишь, была такая певица — Барби?

— Барби? — Саня нахмурился, вспоминая, морщины превратились в рытвины. — А что она пела?

— Ну, такое… «Красишь ты ресницы в ярко-синий цвет, ждешь любви прекрасной, а ее все нет».

— Что-то вроде было… когда-то слышал… А каких времен?

— Да тоже начала девяностых. Вот вспомнилось вчера и теперь вертится…

— Бывает, — усмехнулся Саня.

Съехали с относительно свободного шоссе Энтузиастов на широкое, но забитое машинами Третье транспортное. Саня заворчал, запсиховал, и Дробов не стал продолжать разговор о полузабытой музыке, отвалился на спинку сиденья, прикрыл глаза. И посочились, полезли в голову воспоминания.

Нет, не совсем воспоминания, а словно бы склеенные как попало обрывки пленки с его прошлым, прошлой жизнью. Увиделся двор родной девятиэтажки (не совсем родной, но место, где жил первые лет семь, Дробов помнил очень смутно) в Большом Тишинском переулке. Девятиэтажка была тогда новой, только построенной, а вокруг двухэтажные, трехэтажные домишки… Но в середине восьмидесятых домишки стали активно сносить. И теперь ни в самом переулке, ни по соседству с ним почти ничего не осталось от старой Москвы; был на перекрестке Большого Тишинского и Малой Грузинской улицы симпатичный дом, полукруглый, с магазинами внизу. Такой, из девятнадцатого века. Но года три назад добрались и до него, стали проводить капремонт, а в итоге оставили лишь фасадную стену. Как обломок зуба торчит… Обещают эту стену сохранить, пристроив к ней новое здание, но вряд ли получится — стена в таком состоянии, что теперь уже легче и безопаснее дорушить, чем пристраивать…