Новый мир, 2012 № 10 - [35]

И разбежаться осколками по вселенной,

Быстро рассыпаться — мимо вещей и лиц,

Словно явленья другого совсем порядка,

Высветлив все, что проявится в жизни птиц,

И растворится во времени без остатка.

 

Подражание Катуллу

Тише, любовь, довольно. Подумай лучше,

Как незаметно мимо пройти, волнуясь,

Не выдавай меня дрожью или сияньем.

Я уже умирала. Дороже стоит

День задушить (тот самый), когда исчезло

Время и все вокруг, лишь один остался

Воздух, что цвел сандалом, индийским перцем,

Разом сорвало голову мне ветрами,

И оставалось тело, одно лишь тело,

Пела труба земли: этот танк родился,

Чтобы лежать на мне, никаких соперниц,

Минное это поле — его, покуда

Не перелезут они через все ограды,

Не прорвут кордоны, рвы не затопят,

Не оставят медленные секунды

Слышать — идут по кровавым, скользким ступеням,

Тащат хвосты, стучат каленым копытом,

Чтобы казнить меня, и еще, и много…

Тише, любовь, собачка, не надо громко.

Дай мне отплыть на нужное расстоянье,

Перевести дыханье, обрезать сердце,

Под золотыми дождями его оставить,

Чтобы в замочную скважину — редко-редко —

Глянуть: ну как там, жив ли? — вновь ощущая,

Как молодое вино в крови веселится,

Греет морщины, руки в старческой гречке,

Чтобы напомнили — было, не показалось.

*      *

    *

Отыщи на гугловских картах свое гнездо.

Место, где ты родился, принтскрином вырежь

И сохрани в себе, разделив на сто

Давешние печали дворовых игрищ,

Припоминая, что, в целом, тебе везло:

Вещий поисковик, открывая тайну,

Дарит увеличительное стекло

Всякому, обернувшемуся случайно

В мир, разлетевшийся веером прежних дел

(Минусом лишь одна небольшая шалость), —

Видишь, как все прекрасно? А ты скорбел,

Ежели что внизу иногда случалось,

И, возвышаясь над ветреной суетой,

Жизнь пробегая по самой ее каемке

Взглядом, представь счастливой. Или простой.

Славьтесь, возможности аэрофотосъемки

Вечно следящих спутников, чтобы мог

Ты с высоты небес, навсегда мгновенных,

Сверху смотреть с любовию, словно Бог,

Не разглядевший потребностей в переменах.

 

*      *

    *

Лежать в траве и видеть, что стрижи.

На уровне залатанной души

Глубоким небесам обратны недра.

Представь, что нет на свете, словно ты —

Ты навсегда заткнулся — а цветы

(Им все равно) качаются от ветра.

Что там, откуда холод? Там темно.

Мне страшно, бес, воздушное окно

Над головой моей пугает сетью.

Когда умру, переселить меня

Земного ниже уровня, звеня,

Сомкнут ряды знакомые соцветья.

Примерить твердь. Пока на вырост мне.

Горизонтально вытянут во сне,

Ты как бы привыкаешь к этой роли

И знаешь, что разомкнут будет круг.

И август, старый царь, идет на звук,

Рассыпавшийся пчелами вдоль поля.

Памяти памяти

Вдовин Геннадий Викторович родился в Москве в 1961 году. Закончил исторический факультет МГУ. По окончании университета с 1983 года работает в музее-усадьбе Останкино; с 1993-го — директор музея. Опубликованные книги и статьи посвящены русской истории Нового времени, проблемам современного музейного дела, вопросам охраны памятников, задачам культурной политики.

 

 

История — это воскрешение.

 

Ж. Мишле

 

 Я — историк. Говорить в нашей профессии от первого лица не принято, но решусь.

Всякий историк сетует на проблемы источниковедческой базы. Иной раз вслух, чаще — про себя. Древники, то есть специалисты про то, что было до Благовещения, всегда жалуются на недостаток всех сведений обо всем. Медиевисты, сиречь знатоки эпохи после Крещения, пеняют обычно на дефицит памятников обыденной истории. Новисты, стало быть умники про Пасху, печалуются по недостатку значимых деталей. Профессионалы по Новейшему времени, то есть знатоки деяний апостолов, стонут от  противоречивого преизбытка фактов. Но все мы неизменно сталкиваемся с тем, что изпрежнегоинезнаемоговозникает неновое, аиное.

Иное — в хаосе магистральных линий развития и неизвестных неучтенных факторов.

Над нами, как и над физиками, тяготеет коллапс волновой функции, он же — редукция фон Неймана, когда линейность повсеместно рушится, появляются точки разрыва и новое возникает не из прошлого, а неизвестно откуда и крушит принцип локальности — сиречь близкодействия. Попросту говоря, в этом постулате рядоположенности нас наставляли картезианской истории, где «Авраам родил Исаака, Исаак родил Иакова», а «декабристы разбудили Герцена, Герцен развернул революционную агитацию», нас учили ньютонианской физике, где из «пункта А в пункт В со скоростью…», а «оптическая сила линзы — величина, обратная ее фокусному расстоянию»… Прежняя наука истории отменяется, но не исчезает, как работает, но давно локально, та, до 1920-х годов, наука физики.

Оставя методологические трудности ремесла, признаюсь, что, как бы ни изучали мы историю — ньютониански или квантово, нам неотменно не хватает деталей, мелочей, пустяков, глупостей, проговорок, дребезгов, всхлипов, домашностей, ерундовин, самособойностей. Не о клубничке, где преуспели многие, речь, а о странном правиле культуры — замалчивать то, что «само собой». Это-то, или эти-то, «само собой» и есть культурный код поколения, шифр сверстников, язык генерации, музыка ровни, сленг однокорытников. Неуловимые предшественниками и невнятные последникам подробности, равные для умников и простецов, святых и преступников, героев и трусов, буревестников и обывателей, объединяют всех. Малую часть из этих обыденностей ровесники старательно норовят сделать знаменем, об остальном подробно немотствуют.