Новый мир, 2012 № 05 - [17]

Он завыл. Стал издавать звуки. Рычал. Пыхтел. Кричал. Скулил. Проклинал самолично затянутый узел.

На стенке напротив были наклеены старые, выцветшие, вырванные из журналов кинозвёзды и знаменитые певцы. Катрин Денёв, София Лорен, Лев Лещенко, Алла Пугачёва, Жан-Поль Бельмондо, Ален Делон, Адриано Челентано. Группы “Бони М” и “Абба”. Президент Кеннеди с супругой Жаклин. Лица плыли, смешивались перед глазами. В одной блондинке, кормящей ребёнка, Степан узнал мать. Слабо обрадовался.

— Мама?..

— Да, мой хороший.

— Мама, что случилось?

— Какая разница, сынок. Все давно мертвы. И палачи и жертвы. Как ты только додумался такое с собой сделать?

— Я хотел понять его. — Стёпа слабо мотнул головой в сторону другой фотографии, с которой улыбался молодой капитан Свет. — Извиниться за него.

— И как, понял?

— У него была вера, а я сомневаюсь…

— Сынок, сомневающиеся люди милосердны, а те, у кого вера, — фанатики. А с извинениями ты, может, и поспешил, не все в НКВД были злодеи. Сколько историй про порядочных людей. Возможно, он никого не мучил. Может, даже спасал.

Мать повернулась к Свету и подмигнула ему так, будто между ними что-то было и только они об этом знают. Капитан ухмыльнулся самодовольно. Степан почувствовал себя лишним, вероломно обманутым.

— Нашёлся мученик! — раздался гнусавый возглас. — Хочешь кровь чужую с себя смыть, с дедули твоего душегуба? Ты и сам изувер порядочный, о зверствах мечтаешь, да только кишка тонка! Других не можешь, только себя!

Пацан с густыми усами порноактёра, стоящий рядом с Бельмондо, перекатывал сигарету из одного угла рта в другой.

— Отец?

Пацан сплюнул.

— Чё тебе вообще известно о справедливости, о понятиях? Ты кем себя возомнил? Решаешь, что хорошо, а что нет? Добро от зла отделяешь? Осуждаешь, оправдываешь. Ты чё, прокурор? Искупить вздумал, чистеньким стать, душу спасти? Ты из верёвки выпутаться не можешь, не то что душу спасти!

— Папа, зачем?

— Сынок, поезд ушёл. Правда в том, что ты, Миша-Стёпа Свет, сынок мой единственный, страдаешь зря. Захотелось пострадать — вот и страдаешь. Никому твоя боль не нужна. Только тебе. Скоро ударит мороз, к завтрашнему вечеру ты издохнешь. А послезавтра не воскреснешь. Ты слабак. Интеллигентик. Деду твоему, Степану Васильевичу, не ровня. Он таких как окурки давил!

— Папа, папочка… зачем ты оставил меня?..

Блёклые лица с журнальных страниц кричали, вопили, визжали. Доходяги в телогрейках, с впалыми щеками стучали кирками, холёные жёны лагерных начальников с лицом Жаклин Кеннеди сладостно отдавались блатным в переполненных трюмах, сытые, невыспавшиеся следователи, похожие на Алена Делона, хлопали ладонями по столам, Софии Лорен в обтягивающих платьях валили деревья, с верхних нар свешивались, скалились беззубые, изуродованные, состарившиеся дети. Мать делала неприличные движения языком, ребёнок у неё на руках уродливо морщил личико, дед издавал ртом пукающие звуки, отец выкидывал коленца в каком-то дурацком танце. Все они требовали от Степана, потешались над Степаном, тыкали в Степана кривыми пальцами и культями.

Степан завёл измученные глаза к стропилам крыши, к старому ласточкиному гнезду под самым коньком. Что-то блеснуло на низкой дверной притолоке. Что-то знакомое было всунуто между притолокой и стеной. Из последних сил Степан натянул верёвку, сделал шаг к двери на пуантах. Орден Ленина. За притолоку был засунут орден Ленина. Так, в нагрудный кармашек, мелким чиновникам взятки засовывают.

Степан задышал часто. Размял ноги как мог, упираясь ими в поперечные бруски на стенах, в полки, в старые коробки, стал лезть. Срывался и лез. Верёвка ослабла, растянулась. Удалось спиной перевалить через балку.

Упав на плиту, он не ощутил удара. Поднялся на ноги, переступая через руки, споткнулся. Упал в остывший костёр. Лежал на земле, тяжело дыша, напитываясь свободой. Рассмотрев вздувшиеся кисти и пальцы, не поверил, что они — часть его тела. Вздувшиеся пальцы и есть он. Вспомнилось, как мать делала вино из черноплодки и надевала на бутыль резиновую перчатку. Вино считалось готовым, когда перчатка “вставала”. Кисти рук очень походили на “вставшие” перчатки. Стоило большого труда поднять руки ко рту. Зубами распотрошил узел. Глубокие бордовые борозды оплели запястья.

Массировал. Тряс руками. Кусал пальцы, грел во рту. Заставил пальцы ожить. Поддерживая одну руку другой, нащупал орден. Вытащить не получалось, железка крепко засела в щели. Тогда он граблями вырвал орден из дощатого зажима.

Потребовалось время, чтобы прорвать гимнастёрку, вставить штифт и закрутить прижимную гайку. Вернувшись в дом, Степан посмотрелся в фотографию. Степан увидел своё отражение.

 

Несколько дней Степан отлёживался. Плечи опухли, боль не проходила. Он перестал думать о Кате, без телефона и планшетника связи никакой не осталось. Он грыз сухие макароны, жевал хлеб, ел сахар, разводил муку водой. Однажды утром, лежа на диване, скатил зрачки в углы глаз, скосился на стену. На ту часть стены, с которой они с Катей сорвали фанеру. Под одной дырочкой в бревне набежала свежая дорожка трухи.

Степан взял топор. Едва окрепшими руками поддел фанеру в гостиной. Сорвал лист. Мыши кинулись врассыпную. Одна замешкалась возле его сапога. Маленькое тельце дрожало, головка вертелась: куда бежать? Степан осторожно, чтобы не раздавить, переступил через мышь, подошёл близко к стене — брёвна были сильно изъедены. Степан смотрел на дырочки, на переваренную жучком древесину. Степан ненавидел жучка. Дом теперь его, Степана, и нечего его жрать. Степан надел фуражку, поправил орден, заправил пилу и вытянулся по стойке “смирно” перед фотографией.