Бабушка просыпалась где-то в полшестого, после зарядки садилась на кухне и за первой чашкой кофе планировала меню на день. В принципе так она делала всю жизнь, только раньше стремилась сделать все как можно быстрее и выбирала, а то и выдумывала что-нибудь, не требующее долгого приготовления и чего хватило бы на несколько дней. А теперь она каждый день готовила все свежее и в небольших количествах, часто не съедала всего и относила попробовать соседям или приглашала подруг. Бабушка всегда мало ела — не из-за лишних килограммов, просто не любила много есть. Говорила, что на голодный желудок лучше думается. Теперь из ее меню исчезли макароны и сосиски, зато появилось несколько разновидностей соуса бешамель: бабушка импровизировала с разными составляющими, используя классическую основу, созданную французским маркизом. Каждый день она варила суп, максимально усложняя себе задачу даже в наиболее тривиальных рецептах. Если суп был овощной, то овощей у нее должно было быть не меньше десятка, если мясной, то бульон готовился заранее, приправленный специально собранным летом в горах чабрецом, выращенным в горшке на кухне базиликом и усовершенствованный еще какими-то алхимическими операциями, вникать в которые я даже не пыталась.
Моя бабушка была не похожа на бабушек моих ровесников и все делала как-то эдак. Не потому, что хотела продемонстрировать собственную исключительность и обособиться от большинства, наоборот, бабушке было очень важно иметь как можно больше друзей и знакомых, особенно в последние годы, когда я выросла и она часто чувствовала себя совсем одинокой. Но все ее попытки освоиться среди соседей или завести дружеские контакты в традиционных пенсионерских кругах наталкивались на глухую стену непонимания. Не то чтобы ее не любили, вовсе нет, просто ее интересы и образ жизни слишком отличались от интересов и характера времяпрепровождения тех, с кем бабушка легко могла бы общаться, измени она ряд своих привычек.
Например, если бы начала ездить по рынкам города и сравнивать цены, пользуясь правом бесплатного пенсионно-фронтового проезда, как другие пожилые женщины ее возраста, а потом в обществе старушек на скамейках у подъезда долго возмущалась бы хамством водителей автобусов. Но она не делала этого. Не потому, что ей хватало пенсии, просто ей было жаль тратить время на такие пустяки. Когда у нее заканчивались деньги, она просто не покупала ничего (на такие случаи у нее всегда имелось в запасе несколько килограммов круп и консервы).
Она могла бы иметь намного больше знакомых, если бы у нее был огород и она проводила бы там большую часть свободного времени. Но бабушка не любила копаться в земле.
Ей не удавалось сблизиться ни с кем даже на почве кулинарной темы. Ее манера готовить не вызывала заинтересованности у сориентированных на питание большой семьи с минимальными доходами бабушкиных однолеток, илиоднолетчиц— определение, возможно, неправильное формально, зато точнее по сути.
Я не знаю, страдала ли бабушка из-за этой своей обособленности, наверное, страдала, хотя никогда об этом не упоминала. Она интенсивно обменивалась письмами с двумя своими фронтовыми подругами, и эти письма заменяли ей живое общение. Это были странные письма. По крайней мере, те из них, которые мне удалось собрать потом, после бабушкиной смерти. Когда я увидела, как аккуратно были у нее сложены и упорядочены все ответы подруг, то поняла, что это была очень важная для нее переписка и что бабушка была бы очень довольна мной, если бы мне удалось собрать ее полностью. Я написала бабушкиным подругам с просьбой выслать мне ее письма, и они пообещали сделать это после своей смерти, то есть попросить об этом своих родственников. Некоторые из этих писем потерялись, но те, что удалось получить, производили впечатление, будто эти трое жили в каком-то своем мире, далеком от той реальности, которая окружает всех нас.
Я не знаю, почему они вдруг начали называть друг друга “фронтовыми” подругами, ведь ни одна из них никогда не имела ничего общего с Советской армией, а тем более с фронтами этой армии. Они скорее противостояли действиям этой армии на собственных тайных и еще до сих пор до конца не исследованных частных фронтах маленького галицкого городка. Моя бабушка, как и две ее подруги, была гинекологом, одним из лучших в городе. Она родилась в семье греко-католического священника, окончила польскую гимназию и часть студенческих лет провела в Вене. Наверное, осталась бы там навсегда, если бы не знакомство с дедом во время визита к родителям. Когда началась война, бабушка вернулась домой, и они с дедом поженились. Бабушка переквалифицировалась в военного фельдшера, но на фронт так и не попала. То, что дед сделал партийную карьеру, спасло их обоих, так как трудно предположить, что никто не донес про ее нелегальную помощь парням из леса, которой она занималась все военные и наихудшие послевоенные годы. Вместе со своими фронтовыми подругами, которых потом разбросало так далеко, они организовали домашний госпиталь в брошенном хозяевами доме на окраине города, где лечили тяжелобольных. Бабушка никогда не рассказывала мне об этом — не было ничего об этом и в тех письмах, которые мне удалось отыскать. Хотя, возможно, я просто не умею читать между строк.
