Новый мир, 2010 № 06 - [38]

Вспомнился и другой случай, как мы сбились с пути в лесу с Ульяновским. Мы пошли осматривать деляны для повала, и внезапно начался буран. Мы потеряли след. Стали метаться, хотя каждый старался показать, что он спокоен. Но дело затягивалось и означало конец в любом случае: хоть замерзнем, хоть найдут и расправятся, как с беглецами. Ульяновский стал выражать тревогу, а меня что-то не тронуло особо: суждено так суждено. А теперь ой как не хотелось погибать! Только не поддаться панике, это хуже всего! Может, не двигаться, пока я далеко еще не забрел в тундру, а утром поедут и найдут? Но я уже весь в поту, и ветер пронизывает. Постою — холодно. Двигаюсь потихоньку и натыкаюсь на свои следы. И никакого понятия о времени и месте. Но догадываюсь, что от дороги далеко не ушел.

Где же она, где провода? И слышу крик, как будто мое имя. Настораживаюсь и пугаюсь: не галлюцинация ли? Тогда совсем пропал. Порыв ветра, и снова — кто-то зовет меня по имени. Не двигаюсь и кричу в ответ: “О-о-о!” Голос приближается, при появлении луны различаю фигуру и спешу навстречу. Попов!

— И чего тебя понесло в ночь?

Он не ругается и не радуется, не обнимает и не журит. Никаких эмоций. Он просто дело делал, как полагается человеку. Идем с ним назад, на станок, и он мне рассказывает. Везет он продукты на Воркуту и знает, что должен меня встретить в дороге или, по его расчету, я должен ночевать на первом станке. Спросил, где я, ему ответили, что я оставался ночевать, но потом передумал. Значит, он должен был меня встретить, а меня нет. Вот он и заволновался: куда я исчез? Хорошо, что я далеко не ушел, а инстинкт охотника его правильно направил.

Он, по его рассказам, бил белку в глаз без промаха. А ему верить можно, это был человек абсолютно чуждый домыслу и рисовке.

И ты нам рассказывал эту историю безо всякой рисовки, покуда мы были еще мальчишками. А стали взрослыми, никогда не повторял. Когда трагедия утратила высокий смысл, потеряли интерес и все ее подробности? Или ты опасался надоесть страданиями без достижений, риском без победы?

А мы, сволочи, тебя и не расспрашивали. Только с моей женой ты, случалось, подолгу о чем-то толковал — она и в двадцатый раз готова ахать так же, как в первый. Я бы с таким наслаждением сейчас поахал, да только не для кого. Хотя отец явственно ощущался где-то сбоку.

Но я забежал вперед, чтобы показать, что далеко не бездушными были все эти люди. Только малейшую чувствительность они считали глупостью и непростительной слабостью. С нею не выживешь. Был у нас такой случай. Летняя полярная ночь, солнце где-то висит на краешке, а мы, основательно измотавшиеся, бредем спать. Все сразу захрапели. Уснул и я, но ненадолго. Открываю глаза и вижу, как кто-то перебирает нашу одежду, висевшую на гвозде возле каждого. “Видно, кто-то унес ключи от склада”, — решил я. Такое случалось. Только без очков не разобрать, кто и что, потянулся к очкам. Вижу, кто-то чужой осматривает карманы.

— Вор! — заорал я во всю глотку.

И не успел я опомниться, как на него уже сыпались удары со всех сторон. Скоро его свалили и давай ногами бить. Я кинулся, чтобы его выручить, — так и меня стукнули. Один другого отталкивает, чтоб самому лучше поддать. Кто-то схватил с плиты кирпич, на котором у нас каша доходила, и к нему. Я с силой вырвал кирпич и отбросил его: “Ведь убьют, еще этого не хватало!” Кидаюсь в кучу и разбрасываю всех, да и они уже насытились. Подымаю вора с пола, кровь течет по лицу, еле на ногах стоит. Усадил его на ближайший топчан. Кто-то подал ему воды, кто-то вытирает кровь. А он тяжело дышит и дико озирается по сторонам.

— Только в комендатуру не водите, — просит он.

— Не поведем, и так дали, — утешает его кто-то.

— И чего ты полез к нам, знаешь же, какой тут народ?

— А чего вы двери не прикрыли, — отвечает он с упреком. — На то и щучка в море, чтоб карась не дремал.

Все развеселились, накормили и отпустили. Таковы вот были мои друзья-однобригадники. И когда я пишу слово “мужики”, то с полным уважением к ним.

Ничуть не сомневаюсь. Но им ты готов простить едва ли не смертоубийство — уркам даже и простил! — а в последние свои годы брезговал заурядным жлобством: жертвы были не важны, когда было Общее Дело. Я в тысячный раз обежал вагон взглядом, но даже не понял, вижу я что-то или не вижу, — голос отца заслонял всю вселенную.

А начальство? О Шкляре я уже писал, и помощников он себе подбирал таких же: работящих, простых, человечных. Так, всеобщей любовью, не только уважением, пользовался заведующий продовольственным складом Шевчук. Сидел он давно и срок имел большой. За что, мы с ним никогда не говорили, но точно по 58-й (это контрреволюция). Правда, у кого была статья, а не буква, тех судил трибунал или спецсуд, им доверяли более ответственные работы. Почему? Нам не понять волю высоких умов. Шевчук мне поручал принимать и отпускать продукты и никогда меня не проверял. Уговаривал все время, чтобы я пошел к нему официально в помощники, но я отказывался. “Нести крест наравне со всеми”.

Влажный воздух добавлял веса почти всем продуктам, за счет этих излишков мы подкармливались и помогали другим. Наверно, кое-что перепадало заву и от ларечников за эти излишки. А когда я освободился, Шевчук пригласил меня на склад и дал мне не то шестьсот, не то больше рублей. Запомнил, что красными тридцатками. Половину мне за помощь, а половину моя мама должна была переслать от своего имени его семье (кажется, и жена сидела — тогда детям). Я вернулся в Киев первого апреля, а второго я от маминого имени послал деньги. К сожалению, не получил подтверждения о получении, а сделать запрос мы боялись, чтобы не навести на след самого Шевчука. Если деньги пропали, очень обидно.