Новый мир, 2009 № 07 - [15]

К этому времени стихи Леонова-Горемыки стали приобретать явную социальную окраску: проще говоря, Максима, к еще большему удивлению отца, потянуло в революцию.

Он сходится с Николаем Бауманом, с 1903 года руководившим Московской партийной организацией большевиков и одновременно Северным бюро ЦК РСДРП.

Знакомство их было не очень долгим: 18 октября 1905 года Баумана убили. 20-го, на похоронах революционера, в которых приняло участие около ста тысяч человек, Максим Леонов произносит речь.

В тот же день он совместно со Шкулевым открыл на Тверском бульваре, возле памятника Пушкину, магазин “Искры” и при нем издательство. “Искрой”, между прочим, уже называлась первая марксистская газета в России, которая под руководством Ульянова-Ленина выходила с 1900 года; правда, не на Тверском, а в Лейпциге.

С издательства “Искры” и начались серьезные неприятности Максима Леонова. Они запустили в печать ряд вещей откровенно революционного содержания, вроде брошюры “За что борются люди, ходящие с красным знаменем”, “Пауки и мухи” немецкого социалиста Карла Либкнехта, сборника статей Розы Люксембург.

Да и совместные сборники “народных поэтов” теперь уже назывались не “Блестки” и “Грезы”, а “Под красным знаменем” или “Под звон кандалов”. Последний немедленно конфисковала охранка. Начались обыски, очередные “внушения”, кратковременные аресты. Само издательство, конечно же, закрыли.

Тем временем пришла первая русская революция. Частый гость в доме Леоновых, Шкулев участвовал в баррикадных боях на Красной Пресне, и дружинники пели его песни “Красное знамя”, “Вставайте, силы молодые!”, “Я — раскаленное железо!” и самую, наверное, знаменитую: “Мы кузнецы, и дух наш молод…” — она исполнялась на мотив модной тогда венской шансонетки.

Леонов-Горемыка в то время оказался связан с движением московских булочников: писал воззвания и другие документы, исходившие от их Союза.

Профессиональным революционером он, конечно же, не был. В первую революцию Леонова-Горемыку даже не посадили. Вместе с тем Максим Леонович придерживался вольных воззрений слишком упрямо и последовательно, постоянно предпринимая попытки где-то еще и публиковать собственные труды и сочинения своих товарищей.

Четырнадцать раз отца Леонида Леонова привлекали к судебной ответственности в особом присутствии Московской судебной палаты, несколько раз отпускали под залог, но в конце концов и он оказался в тюрьме.

 

2. “Пародия на человека”

Неудивительно, что набожные, домовитые, крепко стоявшие на ногах деды Леонида Леонова считали Максима Леонова человеком смутным, странным, а то и никчемным.

К моменту рождения сына Леонида Максиму Леонову было 27 лет. Он был женат уже во второй раз. И позже, расставшись с матерью Леонова, оставив на руках безработной женщины пятерых детей, он женится третьим браком.

Самый простой путь — сказать, что отношение к отцу у Леонова было сложным. Причины для возникновения не самых легких отношений были, и главную причину мы назвали. Отец Леонида Леонова, да, оставил семью — правда, не совсем по своей воле: семья распалась, когда Максима Леоновича во второй раз отправили в ссылку.

Леонид Леонов не вел в юности дневников, не написал мемуаров (если не считать несколько публицистических статей с вкраплениями воспоминаний), да и в жизни был человеком скорей закрытым. Тем не менее ранняя его проза может послужить пищей для размышлений.

Никаким, конечно, не прообразом, но искаженной отцовской тенью уже кажется повествователь в повести “Записи Ковякина…” — Андрей Петрович Ковякин, поэт, графоман, то романс сочиняющий, то оду, то песнь о народной печали; маниакально записывающий малейшие деяния, свершаемые его знакомыми; к тому же непьющий.

Но куда более интересный срез дан в романе “Барсуки”, основанном во многом на биографическом материале, чего сам Леонов не скрывал.

Там есть два образа, которые так или иначе ассоциируются с Горемыкой-отцом. Уже на первых страницах романа появляется весьма жесткая пародия на поэта-суриковца Степана Катушина — в нем угадываются отцовские сотоварищи, да и сам отец отчасти.

У Катушина в романе есть заветная корзинка. “Чистенькими стопками лежали там книжки в обойных обертках, с пятнами чужих незаботливых рук. Были книжки те написаны разными, прошедшими незаметно среди нас с незатейливой песней о любви, о нищете, о полынной чаше всяческого бытия. Главным в той стопке был поэт Иван Захарыч…”

Иваном Захаровичем звали, напомним, Сурикова.

“…А вокруг него ютились остальные неизвестные певцы простонародных печалей. Поверх стопки спрятались от мира в синюю обертку и собственные катушинские стишки.

Проходили внизу богатые похороны <…> Степан Леонтьич <…> писал незамедлительно стишок: и его отвезут однажды, а в могиле будет стоять талая весенняя вода… Май стучал в стекла первым дождем — пополнялась тетрадка новым стишком: рощи зашумят, соловьи запоют… а о чем и петь и шуметь им, как не о горькой доле подневольного мастерового люда”.

В романе действуют зарядьевские купцы Быхалов и Секретов, прототипами которых в разной мере стали два деда Леонова — соответственно Леонов и Петров. (Быхалов — в большей степени, Секретов — лишь некоторыми чертами.)