Новый мир, 2009 № 02 - [23]

Тетка вроде бы сочувственно вздыхала, окидывала взглядом свою ладненькую двухкомнатную квартиру на первом этаже, “бывшую, между прочим, коммуналку”, довольно улыбалась тонким, со съеденной помадой ртом и ничего не предлагала. “Важность напускает. Ничего. Всякий покуражиться должон”, — понимала Люба и не обижалась.

Пробегав еще с неделю в поисках работы, Люба стала не на шутку психовать. А еще через неделю оказалось, что и работа, и жилье для Любы есть.

— В квартале отсюда, — рассказывала тетка, шумно потягивая из блюдца чай вприкуску, — дворник помер, Азим. Не старый вроде. А еще говорят, татары не пьют. А дворники, видать, пьют, и как еще пьют, и в прежние времена пили, и теперь… Вот тебе и работа, и жилплощадь служебная освободилась. Я два месяца это место для тебя караулила. И хорошо, что успелось. Пенсия на носу. Поди знай, что потом будет.

— Это после покойника-то мне, что ль, въезжать? — вместо того чтобы благодарить, моргала белесыми ресницами Люба.

— А что, “боисси”? — передразнила Любин деревенский говор тетка. — Ничего, не бойся. Помер он в больнице, а жилплощадь эта через десять лет тебе перейдет. Усекла?

— Де-е-сять? Это ж сколько мне будить-то тогда? Три-и-и-дцать? — Любины глаза округлились и сделались такими же пустыми, как ноли в этих цифрах. Она качнулась на крашеной табуретке, точно увидела перед собой бездну.

— А ты что думала? Здесь жилплощадь за так раздают? Знаешь, сколько вас, деревенских, в город едет? Так от культурной столицы скоро ничего и не останется.

Слезы проделывали кривые дождевые дорожки на Любиных щеках.

Тетка тянула чай сквозь зажатый в зубах кусочек колотого рафинада, а Люба, давясь слезами, неприязненно рассматривала бледно-розовый от помады, медленно тающий в теткиных зубах сахарок.

Наконец тетка поставила блюдце:

— Есть, конечно, еще вариант. Окрутить кого-нибудь с квартирой. Но это… — Тетка скользнула взглядом по Любиному лицу и сжавшейся на табуретке фигуре. — Это вряд ли.

“Ну и ладно, ну и хорошо, что вряд ли”, — рефлекторно сжимая колени и с некоторым даже облегчением подумала Люба. Она слишком хорошо помнила и вязальную спицу, и то, что проделали с ней полгода назад в “птичнике”.

Тетка долила кипяток в заварочный чайник, подвинула к Любе вазочку с шоколадными подушечками.

— Твоя забота — территорию в порядке содержать, бачки с мусором на помойку выносить, у них там мусоропровода нет, и еще — за общественным порядком следить и, если что не так, в милицию сообщать. — Тетка специальными щипчиками расколола сахар, облизнула палец и собрала крошки с клеенки. — Хотя нынче это в прямые обязанности дворника не входит.

Люба, ничего толком не понимая, опять всхлипнула, но тетка предостерегающе постучала по столу ногтем с облупившимся маникюром:

— Нечего реветь. И что, что молодая. Главное, поставить себя. Продержаться. Поняла? Так что привыкай.

Люба перевела дух и кивнула: мол, конечно, десять лет до собственного жилья продержаться можно, деваться-то все равно некуда, привыкну.

То, что в свои молодые годы Люба сделалась жительницей большого столичного города, и было, по всему, той самой “переменой жизни”, которая долго и безуспешно выпадала ей на замусоленной гадальной колоде подружки Люськи.

 

Сначала Люба распаковала три перевезенные от тетки картонные коробки — одну с застиранным бельишком, парой немодных блузок, парой брюк (на зиму и на лето) и кримпленовым, топором сидевшим на ней костюмом, другую с мелким, собранным теткой по кухонным полкам скарбом и третью с комиссионной искусственной, стреляющей электричеством шубой (“Женщина в шубе — женщина в кубе”, — гоготнув, сообщила ей как-то Люська). Потом Люба потрогала холодные стены со свисающими кое-где обоями и потянула носом чужой застоявшийся запах. Почувствовала набегающие слезы, но удержалась, вспомнив теткины слова про то, что с жильем ей, Любе, повезло, потому что именно в этом доме, единственном на микрорайон, была предусмотрена специальная квартира для дворника, маленькая совсем, но отдельная, “а это разве сравнишь с комнатой в коммуналке”.

В стенном шкафу среди пустых бутылок Люба нашла березовый, не знающий сносу веник, лом для колки льда и грабли. Это был непорядок. Тетка объясняла, что для инвентаря есть специальная подсобка в подвале.

В прихожей перед треснувшим зеркалом Люба гладко зачесала и связала на затылке пучком свои тонкие, мышиного цвета волосы. Затем покидала в одну из пустых коробок оставшиеся от предыдущего дворника бутылки, старые газеты, растоптанные тапки и заношенный пестрый халат.

Обойдя кругом дом, завернув на огороженную помойку с двумя полными через край контейнерами для мусора и аккуратно поставив возле кирпичной стенки коробку с дворницким хламом, Люба вернулась во двор. Там она села на скамейку, сверху вниз просчитала взглядом окна своего подъезда и вспомнила слова тетки о том, что в этой сталинской пятиэтажке, в тех квартирах, конечно, где не делали перепланировку, при кухнях сохранились узкие, как чулан, комнаты “для прислуги”. Люба прищурилась, и бог знает откуда взявшаяся фраза: “Позанимали этажи!” — впервые пронеслась в ее голове.