Новый мир, 2008 № 08 - [23]

— Ты хто?.. — спросили мы нетвердым голосом. Все спросили, хором-— кроме Синдерюшкина.

— Это Лесной Косолапый Кот, — серьезно сказал Синдерюшкин.

Тогда Рудаков вытащил невесть откуда взявшуюся куриную ногу и швырнул в пространство. Нога исчезла, но и в затылок нам больше никто не дул. Только вывалился из-за леса огромный самолет и прошел над нами, задевая брюхом верхушки деревьев.

Там где посуше, в подлеске, росло множество ягод — огромные земляничины катились в стороны. Штанины от них обагрились — есть земляничины было страшно, да никому и не пришло это в голову. Трава светилась под ногами от светляков. Но и светляки казались нам какими-то монстрами.

Туман стянуло с дороги, и мы вышли к мостику.

У мостика сидела девушка.

Сначала мы решили, что она голая, — ан нет, было на ней какое-то платье — из тех, что светятся фиолетовым светом в разных ночных клубах. Рядом сидели два человека в шляпах с пчелиными сетками. Где-то я их видел, но не помнил, где.

Да и это стало неважно, потому что девушка запела:

Лапти старые уйдуть,

А к нам новые придуть.

Беда старая уйдеть,

А к нам новая придеть.

Мы прибавили шагу, чтобы пройти мимо странной троицы как можно быстрее. Понятно, что именно они и пускали по реке водоплавающие свечи. Но только мы поравнялись с этими ночными людьми, как они запели все вместе — тихо, но как-то довольно злобно:

Еще что кому до нас,

Когда праздничек у нас!

Завтра праздничек у нас —

Иванов день!

Уж как все люди капустку

Заламывали,

Уж как я ли молода,

В огороде была.

Уж как я за кочан, а кочан закричал,

Уж как я кочан ломить,

А кочан в борозду валить:

“Хоть бороздушка узенька —

Уляжемся!

Хоть и ночушка маленька —

Понаебаемся!”.

Последние стихи они подхватили задорно, и под конец все трое неприлично хрюкнули. Я, проходя мимо, заглянул в лицо девушке и отшатнулся. Лет ей было, наверное, девяносто — морщины покрывали щеки, на лбу была бородавка, нос торчал крючком — но что всего удивительнее, весь он, от одной ноздри до другой, был покрыт многочисленными кольцами пирсинга.

— Поле, мертвое поле, я твой жухлый колосок, — отчетливо пропела она, глядя мне прямо в глаза.

— А красивая баба, да? — сказал мне шепотом Рудаков, когда мы отошли подальше. Я выпучил глаза и посмотрел на него с ужасом.

— Только странно, что они без костра сидят, — гнул свое Синдерюшкин. — Сварили б чего, пожарили — а то сели три мужика у речки, без баб… Поди, без закуски глушат.

Они путались в показаниях. Я глянул в сторону Гольденмауэра, но тот ничего не говорил, а смотрел в сторону кладбища.

Кладбище расположилось на холме — оттого казалось, что могилы сыплются вниз по склону. Действительно, недоброе это было место. Дверцы в оградках поскрипывали — открывались и закрывались сами. Окрест разносились крики птиц — скорбные и протяжные.

— Улю! Улю! — кричала неизвестная птица.

— Лю-лю! — отвечала ей другая.

Но что всего неприятнее, в сгущающихся сумерках это место казалось освещенным, будто на крестах кто-то приделал фонари.

— Ничего страшного, — попытался успокоить нас Гольденмауэр. — Это фосфор.

— К-к-акой фосфор? — переспросил Синдерюшкин. — Из рыбы?

— Ну и из рыбы тоже… Тут почва сухая, перед грозой фосфор светится. — Гольденмауэру было явно не по себе, но он был стойким бойцом на фронте борьбы с мистикой.

Оттого он делал вид, что его не пугает этот странный утренний свет без теней.

— В людях есть фосфор, а теперь он в землю перешел, вот она и светится.

— Тьфу, пропасть! Естествоиспытатели природы, блин! — Рудакова этот разговор разозлил. — Мы опыты химические будем проводить, или что? Пошли!

Тропинка повела нас через космическую помойку, на которой, кроме нескольких ржавых автомобилей, лежали странные предметы, судя по всему — негодные баллистические ракеты. Какими милыми показались нам обертки от конфет, полиэтиленовые пакеты и ржавое железо — такого словами передать невозможно. А уж человечий запах, хоть и расставшийся с телом, — что может быть роднее русскому человеку. Да, мы знаем преимущества жареного говна над пареным, мы знаем терпкий вкус южного говна и хрустящий лед северного. Мы понимаем толк в пряных запахах осеннего и буйство молодого весеннего говна, мы разбираемся в зное летнего говна и в стылом зимнем. Мы знаем коричное и перичное еврейское говно, русскую смесь с опилками, фальшивый пластик китайского говна, радостную уверенность в себе американского, искрометную сущность французского, колбасную суть говна германского. Именно поэтому мы и понимаем друг друга. Нам присущ вкус к жизни. Да.

От этой мысли я даже прослезился и на всякий случай обнял Рудакова. Чтобы не потеряться.

Жизнь теперь казалась прекрасной и удивительной, небо над нами оказалось снова набито звездами, а ночь была нежна, и образованный Гольденмауэр раз пять сослался на Френсиса Скотта Фицджеральда.

 

XII

Слово о том, что неочевидное бывает очевидным, ориентиры видны, задачи — определены, и дело только за тем, чтобы кому-нибудь принять на себя

ответственность.

— Да, дела… — сказал Синдерюшкин, ощупывая то, что осталось от удочек. — Странные тут места, без поклевки. Хотя я другие видел, так там вообще…